Лестница грез

База находилась на улице Хуторской, что на Молдаванке, недалеко от Алексеевского рынка. Добираться туда можно было несколькими путями. Первый, как обычно принято в Одессе, - трамваями. Сначала с 6-й станции Фонтана до Куликова поля. Пешком пересечь его и железнодорожный вокзал, потом штурмом взять всегда переполненный трамвай 10-го номера. Так я плентухалась около месяца.

Удовольствия оказалось достаточно, чтобы эта музыка мне окончательно надоела. Я изменила маршрут, взяла руки в ноги и теперь доезжала 18-м трамваем до 3-й станции Фонтана, до телецентра и пешедралом вместо зарядки топала по Артиллерийскому переулку, прижимаясь поближе к забору одесской тюрьмы. Почему-то на этой стороне чувствовала себя поуверенней, чем на противоположной, где находилось заброшенное старое еврейское кладбище. Я старалась туда даже не смотреть. Постепенно среди других прохожих, таких же, как и я, спешащих ранним утром на работу, обрела постоянных попутчиков.

На пересечении с Черноморской дорогой меня встречал большой поток транспорта и людей, становилось как-то веселее, но дальше снова предстояло идти по безлюдному переулку с покосившимися старыми домишками, вросшими в землю, обрызганными грязью по самую крышу, никогда не мытыми маленькими окошками. Напротив, за старым забором из ракушечника, располагался маслозавод. Подсолнечным маслом пахло на всю округу. Из-за забора видна была громадная куча шелухи от семечек. Она напоминала гору, только живую, постоянно двигающуюся из-за облепивших её птиц. Пожалуй, вся пернатая фауна нашего южного края обитала здесь и уж от голода не страдала.

Спугнуть и согнать с насиженных хлебных мест могли своими гудками только паровозы, подававшие вагоны под отходы производства или доставлявшие сырьё. О, что тогда творилось! Эта безумная стая, поднимая клубы пыли с ветром, с таким шумом и гамом взметалась вверх, что становилось темно и жутко, как в каком-нибудь фильме ужасов. Но недолго было это кружение над Вторым христианским кладбищем со сбрасыванием отходов своей жизнедеятельности на местный ландшафт и головы таких же прохожих, как я. Едва гудки стихали, как бедные птички, мерную жизнь которых потревожили эти проклятые паровозы, возвращались к себе на базу, отчаянно дерясь за место под солнцем у столь щедрой кормушки. Впрочем, я не сомневалась, что всем перепадало. К слову, среди пернатых были отважные твари, которые вообще ничего не боялись - ни вагонов, ни гудков, они просто жили на этих тарахтящих и гудящих монстрах.

Но это еще не все впечатления. Кроме летающей, была еще и мерзко ползающая живность. Первый раз, когда, не спеша на обратном пути с работы, сдуру внимательно присмотрелась к местным обитателям, меня чуть не вырвало. Страх и омерзение сковали ноги. Меня всю хорошо протрусило; больше этой достопримечательностью я никогда не любовалась, старалась миновать этот зловонный участок бегом, не дыша приторным до отвращения прогорклым жареным маслом. На общем маршруте это сказывалось приходом на работу на три минуты раньше. Еще несколько минут выигрывала, шагая не через проходную, а пользуясь удобными лазами в заборе между заводом и нашей конторой. Проскочишь - и сразу на своей территории. Их, правда, постоянно заделывали, думаю, только для галочки. С утра замажут, а к вечеру иди хоть в полный рост.

Моей начальницей была пожилая дама громадных одесских размеров с залежавшейся пыльной «халой» на голове. Сама прическа состояла из несвежих сбитых волос от крашеной блондинки. Свои же собственные, забранные в пучок под этой «халой», были всех цветов радуги, переливались от совершенно седых от самих корней до почти оранжевого оттенка. Каждый день она меняла платья, они были одинакового покроя и фасона, но в любом случае с понедельника, строго по расписанию, она объявлялась в очередном кримпленовом квадратике. На третьей неделе я поняла, что её наряды никогда не стирались, не гладились, оставались такими же неопрятными, как и она сама.

Август, жара несусветная, в нашей комнатёнке нечем дышать. Моя начальница больше всего на свете боится сквозняков, поэтому дверь изнутри она закрывает на щеколду. Со всеми, кто несет разные документы на переоформление транзита, приходится общаться через форточку. Пустишь в помещение - редко кто, уходя, дверь за собой закроет. Шум, гвалт, ругань вдогонку: сколько можно говорить...

Я стараюсь по мере сил вообще не смотреть на свою мучительницу. Она дико потеет, пот капает прямо с носа. Под мышки она всовывает большие мужские платки, которые через несколько минут вынимает и вешает просушить рядом на спинку стула. При этом она не забывает каждые полчаса извлекать из своей сумочки залапанное зеркальце и пудру, приговаривая: только носик и лобик, а то я ужасно выгляжу. Да? Мне ничего не остаётся, как отрицательно качать головой и поддакивать: жара, все потеют.