Лестница грез

Капитан продолжал суетиться, растирать мне ноги. А я, полулежа на диване, себя точила: «И ненормальная же я, в таком виде рванула. С какого бодуна?» Я действительно прилично промокла и начала чихать. Еще не хватало загрипповать.

- Оля, какой у тебя размер обуви?

- Тридцать седьмой. А что?

- Маленькие такие ножки, как у ребёнка, - и вдруг он прижал мой большой палец на ноге ко рту. - Откушу и возьму на память. Тебе жалко, для меня же?

Он продолжал целовать мои холодные ноги в мурашках, которых становилось всё больше и больше.

- Всеволод Иванович, перестаньте, я сейчас же уйду, если вы не прекратите, - мой халатик без пуговиц разъехался, обнажив тело в таких же мурашках.

Он поднял на меня глаза:

- Я больше не буду, честное слово. Осел, не смог сдержаться. Сейчас чай поставлю, с ромом попьешь и не заболеешь. Я иногда так лечусь, помогает.

Ром оказался и крепким, и сладким. Сделала один глоток и отдала ему стакан. Он допил до дна, присел рядом. Я сидела на диване, поджав укутанные в полотенце ноги, и продолжала корить себя: дура, полная дура, теперь нервничай, как выбраться отсюда. Кроме байкового халатика и трусиков на мне ничего не было. Умоляюще глядя на него, что-то лепетала, просила прощения. За бестактность и безрассудность моих поступков.

Капитан продолжал прижимать меня к себе:

- Я не обижу тебя. Никогда. Маленькая глупенькая девочка.

От этих его слов у меня даже слёзы выкатились и закапал нос. Я попросила еще чаю, он добавил в него немного рома. Стало тепло и хорошо. Вот только бы не приставал. Тогда бы я никогда от него не ушла. Капитан и не приставал, притулившись к моему плечу, рассказывал, что сходил в короткий рейс, теперь предстоит долгий, на полгода минимум.

- Меня не будет, а ты за это время выскочишь замуж. Что старика ждать, так?

- Не волнуйтесь, я же сказала: пока не закончу свой кредитный, ни о каком «замуж» речи нет.

- Да не выдержишь ты. Зацелует до смерти какой-нибудь сопляк, и привет и твоей учёбе, и свободе. А со мной хоть всю жизнь учись. В рейсе думал: всё забудется, не вышло. Ты всё время перед глазами: как идёшь навстречу в красном платьице по фигурке и солнышко тебя освещает. Так и бросало в жар.

Я повернулась к нему лицом.

- Какая ты всё-таки смешная без косметики. Реснички светлые, длинные, густые. Мне казалось, ты их приклеиваешь, они у тебя искусственные. За границей все клеят, а у тебя свои. Знаешь, ты ненакрашенная мне еще больше нравишься, только вот худючая до ужаса.

Вот бабка тоже стонет от моей худобы. В этом колхозе «Червонэ дышло» ничего есть не могла. Будет зима - я жирок свой нагуляю, как медведь. А насчёт краски? И мои предки терпеть не могут, когда я крашусь. Правда, сейчас успокоились. Куда деваться, если все вокруг красятся.

Волосы никак не высыхали. Он гладил и целовал их кончики. Потом я почувствовала его губы на своей шее и спине. Халат свалился с моих плеч. Я его не поправляла, не протестовала. Я просто не дышала. Его руки мягко легли на обе мои груди. Он развернул меня к себе и медленно своим телом уложил меня на диван. Мы целовались, я не сопротивлялась. Ждала... Пусть уж всё будет. Но мой капитан не раздевался. Легонько оттолкнул меня, лицо его было бордово-красное, крупинки пота проступили на лбу. Он прогладил рукой по груди, по животу, по ногам. Я думала, сейчас снимет с меня трусики, но Всеволод Иванович поднялся, поправил на мне халатик.

- Вставай, Оленька, пора возвращаться, я тебя провожу. Только вот что... Носки мои надень и свитер, - он напялил их на меня, принёс из ванной мои мокрые туфли. - Чёрт побери, не подсохли на батарее, совсем мокрые. Застужу я тебя, дурак старый, - от досады он со всего размаха хлопнул рукой по столу.

- Да ерунда, я быстро пробегу.

Мне в который раз стало стыдно. Я чувствовала себя, как какая- то шлюха, которую отвергли и нужно немедленно уйти и больше никогда-никогда этого гада не видеть. Не вешаться же мне самой ему на шею. Неужели капитан и впрямь считает, что я без него не проживу.

- Оленька, мне завтра нужно быть на судне к шести утра, за мной придёт машина. Ты что, Оля, обиделась? Ну что ты, успокойся!

- Сева! А капитаном быть страшно?

- Нет, а почему ты спрашиваешь?

- Мне страшно, я бы не смогла.

- Как тебе сказать, ответственность большая, за экипаж, за судно, за груз. Не столько уже моря боишься, как политической ситуации... я иду с опасным грузом... Всё может случиться.

- Не ходи туда, я не хочу, я боюсь за тебя, - я от напряжения расплакалась. Он стал целовать меня в зарёванное лицо: - Я из рейса вернусь через полгода, дождись меня, хорошо? Оставить тебе ключи от этой берлоги?

- Нет. Не надо. Не надо ничего оставлять.

- Если не выдержишь, не дождёшься, я пойму. Никаких обязательств с тебя не беру. Если бы знал, что так будет у нас, никогда не пошёл бы в этот рейс. Такая судьба у моряков. Вечные расставания.