Лесные курьезы

Все ближе, ближе играют на гармошке. Теперь уже слышу, что не только играют, а еще и поют. Одни мужские голоса. Узнаю сипловатый басок самого Ивана Шарапова, петушиный фальцет его младшего брата Сереги, совсем безголосого тракториста Васюкова, а четвертого не могу разобрать. Кажется, пилорамщик Сашка Нестеров.

Цепляясь за кустовье, взобрался на крутой яр, где как раз начинается покос, — и вижу такую картину: возле зарода стоит гусеничный трактор с прицепленными к нему длинными железными санями, на вершине зарода, уже очищенном от снега, сидит Шарапов и упоенно, избочив шею, прямо-таки выворачивает мехи двухрядки. Остальные трое в распахнутых ватниках набекрень лихо отплясывают, как на сцене, как на помосте каком, на дощатом настиле саней что-то среднее между шейком и кадрилью. Только полы ватников веют! Само собой, тут же «накрыт» и пенек, подле которого теплится небольшой костерок…

— Вы чего, — говорю, — мужики, с ума спятили? Отродясь не видал, чтобы за сеном с гармошкой ездили.

Тут Иван перестал играть и вроде бы проснулся: узнал меня. Вместе с гармошкой ловко скатился с зарода.

— Давай, сосед, к «столу». Праздник у меня великий. Гулять бы только, а тут сена дома не окажись. Вот и приходится совмещать…

— Какой, спрашиваю, праздник?

— Как какой? Неуж не слышал?! А еще сосед называется! Да сына мне Нюра родила. Вот такого! — и Шарапов показал какого, как рыбак, широко раскинув руки. — Вчера был в больнице, обоих повидал. Во парень! — опять раскинул он руки.

— Так что же ты здесь веселишься, раз сына жена родила? К ней бы, к Нюре, и шел.

— Говорю, вчера был, как узнал. Цветов в теплице дали… Сегодня тещу турнул, пусть и она посмотрит. А у меня ни охапки сена дома…

Так и отпраздновали мы на пеньке в зимнем лесу рождение первого Иванового сына и даже сообща имя ему придумали — назвали Ильей. Чтобы рос таким же богатырем, как его былинный тезка.

Потом я снова пошел ловить ершей, а счастливые мужики принялись складывать на сани сено. И ведь что интересно — весь зарод привезли, клочка по дороге не потеряли…

Так тебе и надо!

Один раз приходит ко мне деревенский парень и говорит:

— Барсука поймал. Чернющий весь — смехота!

— Как ты его поймал?

— А так. Гоню я, значит, на мотике вечером, при фаре уже, он и катит по тропинке. Я, значит, газу, он, дурак, дальше, хоть бы свернул! Ну и шмякнул его колесом…

Парень явно гордился, что сбил зверя. Давай досказывать:

— Я ведь с рыбалки ехал, рюкзак со мной был. Ну я его туда, в рюкзак, значит. А он упирается, зубы щерит. Запихал все же и живьем привез.

— Где он у тебя?

— Как где? В клетке, конечно. Ежели охота посмотреть, пойдемте, покажу.

Неохота мне было смотреть, но надо было что-то делать, спасать зверя, и я пошел.

В тесном крольчатнике за железной сеткой, забившись в угол, сидел худой, со свалявшейся шерстью… енот.

— Вот только не жрет ничего, ни морковь, ни картошку, — пожаловался парень. — Зато ручной стал, как кошка. Глажу, на руки беру.

Он открыл клетку, вытащил зверька, прижал к плечу, начал гладить. И тут произошло то, чего и следовало ожидать: енот неожиданно взбунтовался, хапнул зубами парня за ухо и напрочь откусил мочку. Да так это быстро сделал, что тот не успел и пикнуть. Енот стремительно спрыгнул на землю, юркнул под прясла и скрылся в картофельной ботве. А там до леса рукой подать…

— Так тебе и надо! — сказал я, перевязывая голову парня с откушенным ухом какой-то тряпицей, снятой тут же, с сиденья мотоцикла. — Беги давай в больницу и больше не лови зверей. Другое ухо откусят…

Лодочник Кленов

Как только поселился я в Луговой, невольно стал приглядываться к усатому, с виду очень недружелюбному старику Кленову. Жил он по ту сторону речки, но все равно каждое утро, приходя за водой, я встречался с ним. Вернее, видел на другом берегу.

Он ладил лодки.

Лодок этих скапливалось у его дома иногда до десятка и больше, а он все чего-то пилил, стругал, тесал. Лодки получались все как одна — узкие, остроносые, полого выгнутые и даже издали казались легкими. Они, как девушки на пляже, лежали на берегу, бело-желтые от новизны, сладко пахнущие знойным бором.

Вот и стал я подумывать: к чему старику столько лодок? Лодок, которые здесь, в верхнем течении реки, совсем не нужны — в летнюю засушливую пору она так мелеет, что в любом месте можно перейти вброд. К тому же, слышал, он их не продавал.

Еще я слышал, а потом уже сам убедился, что лодки у Кленова какой-то особой выделки, бывает, доставляют ему знакомые люди прямые, как струна, еловые бревна, и тогда он договаривается в местном леспромхозе распилить их на доски. Само собой, сколько тут хлопот, какие расходы из небогатой в общем-то пенсии, не говоря уже о собственном труде.

А он ладил и ладил, с утра до вечера стукая на берегу, потому что умел и любил их делать.

Он все любил сделанное своими руками: дом, в котором жил, стол, за которым обедал, кровать, на которой спал, и многое другое, без чего в крестьянском житье не обойтись. Но больше всего любил делать лодки, не так уж нужные, как было сказано, на мелководной речке.