Леопард с вершины Килиманджаро

– Мы так ни до чего и не договорились, – констатировал Инглинг, и подчиненные впервые слышали в его голосе тревогу. – Пора сворачивать лагерь, чтобы не возиться в темноте…

– Это все потому, что мы боимся назвать вещи своими именами. Как бы невероятно ни было то, что думает каждый из нас, – это нужно произнести вслух, и решение явится, – без особой убежденности изрек Поггенполь.

– Вот и выскажись, – буркнул Маколей. – У меня лично не хватает словарного запаса. Потому что признать придется попросту чепуху.

– Хорошо, – сказал Спорышев, – хотя, честно говоря, я не понимаю, что во всем этом особенного. На Радзивилле и похлестче было. И меня лично ничто не пугает, просто я знаю, что должен собрать информацию, но не пытаться ее интерпретировать…

– Ага, – обрадованно воскликнул Маколей, – вторая заповедь космопроходца: доверяя интуиции, не делай выводов – все равно у Базы будет свое собственное мнение.

– Вот-вот! Понимаете, Гейр, – Веня поднялся и зашагал по гальке, усеянной белыми луковичными лепестками, – к сожалению, нас слишком долго приучали собирать факты, сведения, вещественные доказательства… Мы знали, что в любом случае База примет за нас необходимое решение. А тут… Мы прилетели на совершенно безжизненную планету, и на восемнадцатый день зафиксировали жизнь. К моменту отлета – можете полюбоваться, целые плантации цветов.

– Но ведь до нашего прилета этой жизни не было, – растерянно прошептал Хори Хэ.

– Этой – да, – согласился Спорышев. – Если и можно сказать, что жизнь здесь существовала, то только в неявном, зародышевом состоянии. Как бы приблизительны ни были оценки, полученные нами за эти десять дней, мы должны согласиться с тем, что каждое возникновение – или, если угодно, возрождение – жизни на Земле Маколея совпадает с пребыванием на ней разумных существ.

– Вот уж не ожидал от Спорышева такой категоричности! – фыркнул Кит. – Да что, пришельцы сеют споры, что ли? Теория спазматической панспермии?

– Ну, про всех пришельцев не скажу, а я лично ничего не сеял!

– Не волнуйся, Мак, в этом отношении ты вне подозрений. Речь ведь даже не о первичном возникновении жизни. Что именно ее инициировало – в этом комплексники разберутся… или не разберутся. Для нас проблема состоит в том, что для самого элементарного существования и развития здесь жизни необходимо присутствие разума. Если хотите, в качестве катализатора. Другого сравнения я не нахожу.

Инглинг в буквальном смысле слова схватился за голову:

– Ты представляешь себе, Вениамин, как я все это буду выговаривать перед Полубояриновым?

– Ну, командир, если дело только за этим, то я и сам могу изложить…

Анохин поднялся. Он был на голову выше любого из разведчиков.

– Гейр, – сказал он, – какой Полубояринов? Какой доклад? Разве ты не понял, что мы просто не имеем права отсюда улетать?

Наступила тишина. Крупная белая ветка с ломкими, алебастровыми цветами выплеснулась на берег и зашуршала по гальке. Часа через два она укоренится и, как все побеги, выбравшиеся из моря на сушу, порозовеет; завтра же, к моменту старта, ее гибкие плетеобразные ветви выкарабкаются на плоскогорье и, возможно, дотянутся до стабилизаторов «Харфагра».

– Кирилл, – сказал командир, – ты же не новичок. Не тебе объяснять, что остаться здесь до прибытия комплексников «Харфагр» не может. Ресурсов не хватит. Не говоря уж о том, что База никогда не позволит. Если бы обнаружились гуманоиды или случилась авария… Но в последнем случае нас отсюда сняли бы, и все. В этом варианте не за что бороться.

– А бороться вообще ни за что не надо. Вы возвращаетесь обычным порядком и столь же обычно и без спешки, приводящей только к конфузам, высылаете сюда комплексную. Насколько я знаю, она может появиться здесь месяцев через семь-восемь. Столько времени я продержусь. Мне одному ресурсов хватит.

– То есть как это – вы?.. – возмутился Спорышев. – Я биолог экспедиции…

– Венечка, а зачем этим лотосам ваша специализация?

– Ну не я, но почему вы?

Гейр с Кириллом переглянулись.

– Дело в том, – сказал Анохин, – что я умею быть один.

Он чуть было не добавил: «У меня уже есть некоторый опыт…»

– Анохин – специалист по дальней связи, – сухо проговорил командир, словно Кирилла и не было рядом. – В данной ситуации это, по-видимому, будет решающим.

Кирилл повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, засмотрелся на белые, словно покрытые инеем, скалы, выступающие из воды. Общий разговор он считал бесполезным, а Гейр высказался с максимальной определенностью. Что ж, если Инглинг и не был лучшим командиром разведфлота вроде легендарного Рычина, то друг он был надежный. В сущности, он ведь даже не знал, почему Кирилла потянуло вдруг на добровольный подвиг. Он вообще ничего не знал, кроме того, насколько худо было Кириллу тогда, десять лет назад. Тогда Анохин числился в новичках, но Гейр вытягивал его не только потому, что был его командиром. Уже тогда между ними было то великое, которое не имеет названия, потому что понятие «дружба» непозволительно широко. И это великое заключалось в том, чтобы не знать, но понимать.