Леонид Шебаршин. Судьба и трагедия последнего руководителя советской разведки

«С его помощью, — вспоминал Шебаршин, — я проникал в американское посольство, а пакистанская контрразведка с его же помощью контролировала все мои хитроумные ходы. На последней встрече (поздно вечером, в машине, меж пологими исламабадскими холмами) „Хасан“ — таков был псевдоним агента — плакал настоящими слезами, клялся, что никогда не забудет русского друга и готов продолжать работу. Мой голос тоже, кажется, срывался от волнения. В темноте я трогал лежавшую под сиденьем тяжёлую монтировку и думал: как хорошо бы обрушить её на голову моего плачущего приятеля…»

Именно в Пакистане Шебаршин стал впервые получать чужие совершенно секретные документы, делая снимки или обычной «Экзактой», или специальными, приспособленными для особых условий «Алычой» и «Гранитником». Плёнки закладывались в тайничок, оборудованный в старой кирпичной кладке, и забирались оттуда курьером. В этот период Шебаршин не имел почтовой и телеграфной связи с резидентурой в Карачи.

А главное, как считал Леонид Владимирович, — именно в Пакистане после удач, чередующихся с печальными срывами, в нём окрепла уверенность, что он может быть разведчиком, что эта профессия ему по душе и по плечу…

В июне 1968 года Шебаршин вернулся в Москву, а незадолго перед этим стал свидетелем такого важного события, как визит в Пакистан председателя Совета министров СССР А. Н. Косыгина. Переводчиком при Алексее Николаевиче был В. М. Суходрев — человек известный: ему довелось работать со всеми советскими руководителями послевоенной эпохи. А Шебаршин тогда выполнял роль дублёра — переводчика от посольства.

Косыгин прилетел больным — где-то простудился, и, когда пришёл черёд посещения крупной текстильной фабрики, у него поднялась температура. Помощник премьера обратился за помощью к Стукалину:

— Виктор Фёдорович, отговорите Алексея Николаевича от поездки. В таком состоянии надо лежать в постели.

Стукалин попытался было это сделать, но Косыгин был твёрд:

— Надо ехать.

И действительно, на фабрике для такого крупного специалиста в текстильной отрасли, каким был Косыгин, было много интересного. Как правило, всё связанное с переработкой хлопка и производством хлопковых изделий на ведущих предприятиях Пакистана находилось на высоте. К тому же рабочие фабрики устроили советскому премьеру восторженный приём.

Косыгин остался доволен и, несмотря на недомогание, стойко перенёс невероятную духоту, пыль и грохот текстильного производства. Наверное, помогло то, что он почувствовал себя на фабрике в родной стихии.

В тот же день Косыгин выступал перед большой аудиторией, собравшейся прямо на улице. На встрече с ним присутствовало примерно две тысячи человек. Чтобы защитить собравшихся от беспощадного солнца, хозяева соорудили навесной шатёр. В руках у Косыгина, когда он выступал, был крохотный листок с перечнем вопросов, которых премьер касался. При этом говорил он, как всегда, блестяще, хотя в некоторых местах речь казалась суховатой.

В первом ряду, под навесом, сидел американский консул. Он же, как хорошо было известно нашим дипломатам и работникам спецслужб, являлся и резидентом разведки США. По национальности резидент был поляком, очень неплохо знал русский язык. В руках он держал диктофон. Когда говорил Косыгин, американец включал диктофон, когда шёл перевод Суходрева — выключал: очевидно, предпочитал иметь дело только с оригиналом выступления.

Когда встреча закончилась, он подошёл к Стукалину:

— Виктор, у вас отличный премьер!

— Генри, когда вам понадобится отличный президент, скажите — мы поможем!

Американец засмеялся.

Шебаршин был очевидцем этого короткого диалога.

Перед возвращением в Москву А. Н. Косыгин выступил в Генеральном консульстве в Карачи перед советскими дипломатами и журналистами, руководящими работниками загранучреждений: