Леонид Леонов. "Игра его была огромна"

Основной заботой Леонова было полиграфическое оформление «Красного воина»; кроме того, занимался он разбором почты, встречался с читателями, о чём рассказывал потом: «Красноармейцы присылали в газету самый разнообразный материал — заметки, статьи, небольшие рассказы, стихи. Особенно много было стихов. Написанные на обрывках обоев, газет, на обёрточной бумаге, они пачками поступали в редакцию. Пришлось создать при редакции „Красного воина“ нечто вроде консультации по стихам. <…> Авторы-красноармейцы, получая из частей увольнительные записки, приходили в редакцию со своими рукописями. Некоторых вызывала редакция. Бывало, беседуешь с одним автором, тут же вместе с ним вносишь в его стихи поправки, а два или три стихотворца, волнуясь, сидят и ждут своей очереди».

Начались ещё и выезды в воинские части Московского гарнизона по редакционным делам: брал интервью у командиров и комиссаров, общался с участниками литературных кружков (а такие стали появляться во всех частях), консультировал военкоров.

В общем, со слесарной работой пришлось закончить: времени уже не хватало.

Тут вернулся дядя, Алексей Андреевич Петров, и Леонид переехал к нему.

В «Красном воине» Леонов отработал восемь с половиной месяцев, и за это время в газете вышло около шестидесяти его публикаций: как минимум 15 фельетонов, 26 стихотворений, четыре обозрения, три зарисовки, статья, рецензия, репортаж, отчёт, путевые заметки и восемь ответов военкорам в разделе «Почтовый ящик».

Многие стихи, конечно, те ещё. Вот обращение «Мы — Девятому съезду»: «Веди, хозяин, будь спокоен! / Веди страну, Девятый съезд:/Пока на страже красный воин,/Антанта злобная не съест!»

Сам Леонов, надо сказать, на IX съезде Советов, коему посылал стихотворный привет, не был; хотя имел возможность заглянуть туда.

Безусловно, вирши свои он слагал уже не в юношеском неуменье и косноязычье, как то было в Архангельске. Тут история иная: Леонов откровенно лепил бодрую халтуру по пролеткультовским лекалам.

«Видно, впрямь остры у нас штыки, / Если враг вчерашний, враг отпетый, / Злобно сжав в карманах кулаки, / Собирается признать Советы!»

И далее: «От границ далёкой ДВР / До страны карельского народа — / Миллионы нас! Какой барьер / Мы не взяли за четыре года! / Мы ведём по миру борозду: / Нет преград для верящих и смелых!»

Если в архангельских своих сочинениях Леонов как умел наследовал декадентам, то здесь он понял, что опыты Филиппа Шкулёва как никогда востребованы. Отсюда такие строки: «Чёрному делу положен конец — / Ты победил, пролетарский кузнец. / Куй своё счастье / В грозу и ненастье, / Молотом бей / Смелей!»

Впрочем, в иных стихах чувствуется натуральное леоновское русофильство: «Мы нищи — да, но наш порыв велик, / Когда взрастают новые преграды, / Тогда не знает он в бою пощады — / Мужицкий наш, простой наш тульский штык. / Итак, иди! Готовь за ратью рать… / Забудь всё то, что было не забыто, / Но не забудь, что наш мужик Микита / Ещё не разучился побеждать!»

Как предвестие «Вора» читаются строки о «нэпманах»: «Вижу, вижу их, как сейчас: / Двое в шубах, и грузные оба… / Липким студнем глядела утроба / Из свиных и заплывших глаз… / Видно, утренний их пирог / Был вкуснее поволжской глины…»

Именно в те дни начался голод в Поволжье, посему леоновское раздражение по поводу странного кульбита, совершённого русской революцией, кажется куда более искренним, чем радость за победу «пролетарского кузнеца».

Однако говорить о том, что Леонов тотально разочаровался в произошедшем со страной, было бы неверно. Всё было несколько сложнее.

Здесь важно вспомнить стихотворение, опубликованное 20 ноября 1921 года и называющееся «Тебе, нашему (к 100-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского)»: «Ты не знал, да и знать откуда… <…>,/ Что однажды над Русью сонной / Прогудит семнадцатый год, / Что „униженный и оскорблённый“ / „Мёртвый дом“ твой навек снесёт… / Если б жил ты, — ты был бы с нами».

Неизвестно, чего тут больше: попытки уверить себя в том, что обожаемый Леоновым Достоевский «был бы с нами» (что, само собой, откровенно сомнительно), или желания хоть как-то оправдать именем учителя свой собственный выбор. Однако сам Леонов, безусловно, был «с ними»: и по факту своей жизни здесь, в Советской России, и тем более в силу своей красноармейской службы и работы.

Но, как покажут ближайшие события, «лиру милую» Октябрю он отдавать вовсе не собирался. Посему даже упоминание светлого имени Фёдора Михайловича не стоит переоценивать. Тут, скорее, расчёт иной: напишу, чёрт с вами, что Достоевский был бы за вас, тьфу ты, за нас — лишь бы вы читали его! — и, может, толк с того будет.

* * *

В редакции «Красного воина» бывал художник Вадим Дмитриевич Фалилеев, ученик Василия Васильевича Матэ, золотой медалист Академии художеств, профессор Строгановского училища. Профессура, видимо, не была достаточно доходным занятием, посему Вадим Дмитриевич вырезал на линолеуме для «Красного воина» рисунки, карикатуры, клишированные заголовки. Леонов тоже к нему заходил по редакционным делам, так и подружились; Леонов Фалилеева очаровал.