В этой ситуации Злобину нужно было как-то возвращать своё имя: и события вокруг «Русского леса», верно, показались Степану Павловичу подходящими для восстановления репутации.
Если, конечно, не предположить, что леоновский роман возмутил его совершенно искренне. Что, признаем, в логике дальнейшей злобинской судьбы тоже допустимо: ведь это он впоследствии будет писать обращение к Хрущёву с протестом против расправы над Борисом Пастернаком и Владимиром Дудинцевым, это он выступит в защиту молодых Василия Аксёнова и Андрея Вознесенского, временно попавших в немилость, это он будет оказывать посильную поддержку и Юрию Домбровскому, и Лидии Чуковской…
Однако ж степень его раздражения на Леонова с его «Русским лесом» всё-таки кажется нам несколько преувеличенной.
Девятого мая Константин Паустовский, как председатель секции прозы, лично позвонил Леонову. Они, надо сказать, едва не стали родственниками — в своё время Паустовский пришёл в гости к Леоновым с племянником и сватал его за Лену, старшую дочь Леонида Максимовича и Татьяны Михайловны. Сватовство ни к чему не привело, и Леонов потом уверял, что Паустовский затаил по этому поводу обиду. Ну, не знаем.
По телефону Паустовский, посекундно заминаясь, посоветовал Леонову на обсуждение не приходить, дабы поберечь нервы.
Но Леонов всё-таки пришёл, узнав, что первым заседанием дело не ограничилось и роман будут обсуждать ещё раз. В итоге прошло целых три заседания, чего в практике Союза писателей не было никогда. Даже на Пастернака и Солженицына столько времени не тратили.
Паустовский, взвесивший все «за» и «против», сослался на простуду и выступил лишь с кратким вступительным словом, сразу передав бразды правления Злобину.
Степан Павлович выступал два с половиной часа, неоднократно упомянув и реальные, и надуманные ошибки и шероховатости романа.
В частности, он заново пересказал все доводы лесовода Васильева, и это, видимо, неслучайно.
По завершении речи у многих из числа собравшихся создалось общее ощущение, что Леонов — по злобинскому мнению — вообще не писатель, а самозванец.
Стилистика романа, о которой Злобин говорил особенно много, была конечно же по большому счёту ни при чём. Недаром на заседании присутствовали обе заинтересованные стороны — и Васильев, и Анучин, — занимавшие позиции прямо противоположные.
Они тоже высказались по поводу «Русского леса», и если Анучин ещё раз поддержал позицию Вихрова, то Васильев прямо сообщил собравшимся о том, что в романе Леонова «отрицательно трактуется роль государства и даже роль партии».
Это уже тянуло на политическую статью: отрицательная трактовка роли партии!
Для поддержания своей точки зрения Васильев принёс с собой «Резолюцию читательской конференции работников и студентов ленинградской лесотехнической академии имени Кирова» от 23 марта 1954 года. Там, в частности, утверждалось: «Автор Л. Леонов не разобрался в проблеме леса. <…> В романе нет не только самого леса и производственников в лесу, в романе нет научно-производственной жизни, нет коллектива, нет партии. <…> Вихров только честный маньяк, застрявший на старых положениях науки. <…> Конференция высказывается за решительное исправление романа в части литературных приемов, тематики, языка и стиля. Без такой переработки роман не должен переиздаваться».
К чести и работников лесного хозяйства и собравшихся на обсуждении писателей, подавляющее их большинство выступило в качестве адвокатов Леонова. А там были и старые знакомые Леонова — лесоводы Е. И. Лопухов, В. Г. Нестеров и Г. М. Бенинсон, и критики Е. Д. Сурков, 3. С. Кедрина и Г. А. Колесникова, и студенты, которых Васильев привёл с собой, — видимо, для поддержки собственной позиции. Но случилось неожиданное: в ходе встречи студенты прониклись правотой Леонида Леонова и его сторонников и, к бешенству Васильева, активно демонстрировали свою позицию аплодисментами.
Бенинсон поспорил с тем положением, будто Леонов «не разобрался в проблеме леса», и сказал, что писатель читал и «таких авторов, о которых мы, специалисты, даже не слыхали».
Нестеров назвал роман «кладом народной мудрости».
Другие выступавшие дошли до того, что Васильева и Злобина самих обвинили в «грацианщине».
Вообще при всех нервозатратах, что пришлось пережить Леонову, да и не только ему, за двадцать — при Сталине — лет в литературе, невозможно не отметить одной вещи. Да, последствия литературной критики тогда могли быть весьма печальными — однако сам факт циркуляции в печати идей противоположного толка говорит о внутренней раскрепощённости общества и даже в каком-то смысле демократичности его.