Леонид Андреев

Голодали они почти все лето, записи в андреевском дневнике становятся все более угрожающими: 27 июля: «мы доедаем последние крохи», 31 июля: «стремительно лечу к банкротству, но даже не думаю об этом — только бы день прожить»[575]. Наконец, в начале августа был заложен начавшийся разваливаться, приспособленный лишь к жизни «на широкую» ногу темный бревенчатый замок в Ваммельсуу, и Андреевы сняли небольшую дачу с электричеством в соседнем поселке Тюрисево, сейчас это место называется Ушково. В семье появились какие-то деньги, а кроме того, — влиятельные и богатые знакомые: в Тюрисеве располагались дачи бежавших из России финансовых и банковских «воротил», семья писателя получает возможность «подписывать векселя» — так Андреевы начинают жить в долг. Появившийся внезапно «посланец от большевиков» — давний знакомый, совладелец «Шиповника» — З. И. Гржебин привез Андрееву предложение «друга Максимушки» — дорого продать свои сочинения для организованного под его началом издательства. Конечно же автором «Veni, creator!» это предложение с негодованием было отвергнуто: даже в отчаянном положении писатель не мог позволить себе взять деньги, где «каждая копейка в крови, каждый рубль — разрушение России»[576]. К счастью, кроме контракта с режимом «на все готовых чертей» Гржебин привез Андрееву и давний долг. Когда-то он подписал вексель на имя Андреева, то есть попросту взял деньги, повесив этот долг на писателя, и самое интересное, что Андрееву пришлось заплатить по этому векселю, то есть фактически Гржебин насильно взял у писателя в долг кругленькую сумму. Теперь же отданные деньги пришлись семейству Андреевых очень кстати, ибо они и сами жили в долг. Судорожные попытки Леонида Николаевича заработать «тысячи и миллионы» — став министром, либо уехав в международное турне — объясняются в том числе и отчаянным финансовым положением, в котором пребывала семья. И самым тяжелым в этом отношении был, конечно, 1918 год.

Парадокс, но, мысленно и душевно пребывая в России, физически Андреев сполна хлебнул от войн и смут в период становления финской республики: как известно, уже в ноябре 1917 года Финский сейм проголосовал отделение от России, а уже в декабре большевики отпустили страну «в свободное плавание». Однако тотчас на территории Суоми вспыхнула гражданская война: на юге — сформированная социал-демократами совместно с другими «левыми» Красная гвардия объявила Финляндию социалистической рабочей республикой, вынужденные бежать на север консерваторы с помощью немецких войск образовали Белую гвардию под началом Карла Густава Маннергейма. Всю зиму и весну Андреевы жили в «красной зоне», было совершенно неясно, есть ли на этой территории какой-либо закон, есть ли понятие частной собственности, есть ли вообще какие-либо понятия. Два раза красногвардейцы приходили на виллу с обыском, они держались вежливо, но — как писал Андреев в дневнике — ничто не помешало бы им пристрелить кого-то из домашних, если б они того захотели. С другой стороны, граница с Россией была открыта, работала почта, и зимой 1918-го года к Андреевым все еще приезжали родные, да и сами они порой — ездили в Петроград.

Война между Красной и Белой гвардиями — первая война, которая подошла в 1918 году непосредственно к «замку герцога Лоренцо». «В нескольких верстах, приближаясь, идет жестокое сражение, — наскоро сообщит Андреев дневнику 23 апреля. — По-видимому, бой идет уже возле самой станции Райвола (нынешнее Рощино. — Я. С.). <…> Страшно за детей. День солнечный, жаркий и они играют в песке»[577]. Вадим же вспоминал, что в этот апрельский день, когда шли последние бои наступающего войска Маннергейма с красногвардейцами, они с отцом просидели в «башне», тщетно всматриваясь в черноту райвольского леса, пытались угадать исход боя. На этот раз бой — к счастью — так и не докатился до виллы Андреева. Семья пережила приход «белых», взрыв красноармейцами форта Ино, который все домочадцы наблюдали из окна, закрытие границы с Россией. Да, белые принесли с собой старые законы и такое важное для семьи право собственности на землю и дом, однако — как русские — Андреевы потеряли «вид на жительство», некоторое время даже ходили слухи о выдворении из страны всех российских подданных, но в конце концов они и подобные им получили статус беженцев без права свободного передвижения по стране. Этот статус превращал их в Робинзонов — для поездки в Гельсингфорс требовалось всякий раз «особое разрешение».