Леонид Андреев

Как мы уже знаем, Андреев приписывал своим родственникам по материнской линии одаренность, хотя и с оговоркой, что «…одаренность их никогда не поднималась значительно выше среднего уровня и часто, под неблагоприятными влияниями жизни, принимала уродливые формы». И «пылкое фантазерство», и «бескорыстная любовь к вранью и житейскому… сочинительству» отличали, вероятно, и Анастасию Николаевну, ее внук Вадим подчеркивал, что бабушка в молодости была к тому же весьма и весьма капризна. Ее практические способности, как в дальнейшем показала жизнь, оказались равны нулю. Рано выйдя замуж и в считаные годы сделавшись матерью многочисленного семейства, Настенька не приобрела серьезности и ничуть не утратила любви к фантазерству, — своему первенцу, впечатлительному Ленуше, именно она, вероятно, и внушила идею, что грань между реальностью и вымыслом — весьма условна и фантазии играют в жизни человека едва ли не большую роль, чем его жалованье. Андреевы вспоминали, что она рассказывала в детстве своему первенцу Ленуше сказки и фантастические истории, и частенько это были истории собственного сочинения, и производили они на будущего писателя чрезвычайно сильное впечатление. Вероятно, именно мать и привила этому ребенку необыкновенную впечатлительность.

Материнская любовь к первенцу достигала, как вспоминали младшие братья Леонида, «невероятных размеров», но чувство это выражалось довольно причудливо: частенько, вопреки воле Ленуши, она ходила с ним на реку и привязывала за талию веревкой, чтобы тот, купаясь, не утонул в практически безводном Орлике, хотя эту речку в жаркие месяцы вброд переходили и куры. В другие же дни, отвлеченная чем-то по хозяйству, мать забывала о непоседливом отпрыске, и безнадзорный Ленуша забирался на крышу, падал с дерева, ввязывался в драку, забирался в чужой огород, где его едва не раздирали огромные собаки… «Ведь это мое счастье, что я утопал и не утонул, разбивался — и не разбился, падал с крыш, заборов, висел на гвоздях, ходил по канату — и уцелел», — с удивлением вспоминал спустя годы сам писатель.

И все-таки мать и сын отлично ладили, их души оказались родственными друг другу. Поощряя его любовь к чтению, мать ласково называла мальчика «Коточкой в тапочках», «котурочкой» — это прозвище, закрепившись с детства, осталось на всю его жизнь. Он же придумывал ей все новые и новые смешные прозвища: «Шептун-Топтун» (за то, что шуршала длинными юбками), «милый рыжичек», «милая моя маточка», «Рыжий дьявол» и т. п. Это удивительно, но Андреев так никогда и не расстался с Настасьей Николаевной, будто связанные незримой, но прочной пуповиной, они так и не научились жить врозь. От рождения и до самой смерти писателя (лишь с небольшими перерывами) мать хлопотала о его завтраке, заваривала крепкий чай по ночам, «старалась развеселить его, когда он был в мрачном настроении, рассказывала ему — рассказывала она замечательно, остро, выпукло, всегда очень своеобразно — все смешные происшествия, случившиеся с нею за день, не щадя себя, преувеличивая, только бы вызвать улыбку, высказывала свои мнения о книгах отца (то есть Леонида Андреева. — Н. С.), в которых половины, конечно, не понимала». Она стала как будто тенью Андреева, природное чутье и неистовая любовь к сыну помогали ей ориентироваться в непростой жизни писателя: едва образованная, она могла понимать, казалось бы, недоступные для себя вещи, говорила о героях его рассказов и пьес как будто это были ее ближайшие родственники или соседи, а в годы громкой славы Леонида — трогательно просматривала газетные рецензии на его рассказы и пьесы и прятала от Ленуши те, что могли его «совершенно расстроить».

«…мы с тобой почти пятьдесят лет вернейшие друзья, начиная с Пушкарной, — писал Андреев матери в конце жизни. — И что бы ни было с нами, куда бы ни заносила нас судьба, высоко или низко — никогда не теряли с тобою самой близкой душевной связи. Приходили и уходили люди, а ты всегда со мною оставалась, все та же — верная, неизменная, единственная».