Леонид

Рыбаки подняли из лодки Верхотурцева, поправили на нем сползавшую ветошь и повели на берег. Когда он ступил на песок, шагнул в узкий, окруженный стенами проулок, его стал бить озноб.

Тряслось тело, стучали зубы, ходили ходуном глаза. Он кашлял, слезы текли. Ком, который образовался под сердцем, рвался наружу. Из ушей, из носа текла кровь. Казалось, сейчас у него случится выкидыш. Плод выскользнет вместе с кашлем и в красной слизи упадет на песок. Верхотурцев сел на землю, и его продолжало трясти.

Его взяли на руки, внесли сквозь деревянные, крашенные синим ворота в дом и положили на низкий топчан, накрыли лоскутным одеялом.

Он продолжал сотрясаться, испытывал запоздалый страх. Видел удалявшийся обрубок самолета, море, к которому приближался в падении. Старался схватить пустоту, ревущий мокрый волчок, который увлек его, стал скручивать, ломая руки и горло.

Верхотурцев содрогался под лоскутным одеялом, пока ему ни принесли в стаканчике горячий чай. Он пил, согревался. Озноб оставил его. Он засыпал, видя беленую стену и на ней открытку с какой-то мечетью.

Верхотурцев спал с редкими пробуждениями. То лежала на стене малиновая полоса заката. То в темноте теплился масленый огонек. То оконце наполнялось серым светом, и рядом уныло пел муэдзин.

Верхотурцев услышал стук башмаков, русскую речь. В комнатку вошел замначальника штаба и два офицера.

– Александр Трофимович, вы? Что случилось?

– Шли на посадку! Смерч! Как бритвой! Капал металл! – Верхотурцев хотел приподняться, но бессильно упал.

– Не сейчас, не сейчас, Александр Трофимович, – остановил его замначальника штаба. – Несите его в вертолет!

– А что с самолетом?

– Упал на мели у берега. Все погибли. Только вы в рубашке родились!

Солдаты на носилках понесли его в вертолет. Их провожала ватага детей, бежали собаки. У вертолета стоял знакомый бородач в белых одеждах. Теребил камушки четок.

Вертолет взлетел, и скоро Верхотурцев оказался на базе, в госпитале. Военврач с бородкой, похожий на чеховского героя, осторожно ощупывал его суставы, спрашивал:

– А здесь? А здесь?

Появился контрразведчик, присел в головах на стул:

– Вы уверены, что на борту не было взрыва?

– Только слабый толчок. После чего фюзеляж стал разваливаться.

– Не было осколков, взрывной волны?

– Было ощущение, что по обшивке вели автогеном. Я видел огонек и капли металла.

– Не заметили на море вспышку? След ракеты?

– Ничего. Только смерч, в котором вспыхивали молнии.

– Может, в самолет попала шаровая молния, вылетевшая из смерча?

– Возможно. Но я не заметил.

– Как вы, падая с высоты трех тысяч метров, остались живы?

– Чья-то рука спасла. Может быть, Божья.

Контрразведчик ушел, задумчивый, писать донесение, в котором отсутствовала версия «Божьей руки».

Глава шестая

Подполковник Александр Трофимович Верхотурцев лежал под капельницей, в одиночной палате. Слышал, как начинают дребезжать стекла, когда взлетают самолеты и уходят на бомбежку. Возвращаются на базу, чтобы забрать груз бомб и ракет и снова уйти на удар. По звуку он определял тип самолетов, а значит, и цели, к которым они летели. Бомбардировщики, обрабатывающие городские кварталы. Штурмовики, пикирующие на укрепрайоны. Истребители, уничтожающие колонны и одиночные цели в пустыне. Тихоходные самолеты дальней разведки с грибами радаров. Транспорты, доставляющие на базу летчиков из России.

Он слушал металлические голоса самолетов, и глаза его были полны слез.

Он испытывал жалость ко всему, о чем думал, ко всем, кто являлся в его памяти.

Ему было жаль начальника разведки, нелепо повисшего над столом. Распиленного самолета, который вращал винтами и летел погибать. Было жаль карты в салоне, где синей струйкой извивался Евфрат, и поселки на правом берегу, по которым будет нанесен удар. Было жаль растений с водянистыми стеблями, которые были усыпаны сердечками, и те взрывались в руках, сворачиваясь в забавные узелки. Вызывал жалость дощатый забор вокруг детского дома, и трава, из которой звенел кузнечик. Он любил его слушать, но ни разу не видел стрекочущее тельце. Было жаль учительницу, у которой был приспущен чулок. Было жаль лодку с глазами, и заснувших на днище рыб. И бородатого араба в белых одеждах, который теребил разноцветные четки.

Александр Трофимович вспомнил молодого сирийского солдата, с которым уселись в разболтанную боевую машину, и та, с диким грохотом, мчалась в руинах, где засел гранатометчик. И когда пролетели опасный участок и вышли из машины, он заметил на шее солдата православный алюминиевый крестик. Они поменялись крестами. Верхотурцев надел на солдата свой серебряный крест, а себе взял простой, алюминиевый. Они расстались, чтобы никогда не встретится. И теперь, с туманными от слез глазами, Александр Трофимович молился о сирийском солдате.