Леонард Коэн. Жизнь

Аэропорт имени Хосе Марти был переполнен иностранцами, пытавшимися попасть на один из немногих улетавших с Кубы самолётов. Постояв в нескольких длинных очередях, Леонард раздобыл билет. Он ожидал посадки, когда услышал из репродуктора своё имя: ему надлежало подойти на пост охраны. В багаже у него нашли фотографию, на которой он позировал вместе с революционными солдатами: вероятно, из-за тёмных волос и загорелой кожи его приняли за пытающегося сбежать из страны кубинца. Леонарда отвели в какую-то комнатку и приставили к нему вооружённого винтовкой охранника. Он безуспешно попытался завязать с охранником беседу: сообщил ему о своём канадском гражданстве и полной невиновности, — но юноша, которому на вид ещё не было двадцати, выслушал его со скучающим видом. Вероятно, эту скуку можно было развеять, пристрелив кого-нибудь. Поэтому Леонард замолчал и просто сидел, глядя в окно на свой самолёт. Внезапно прямо на взлётной полосе началась какая-то потасовка. На место происшествия устремились охранники — охранник Леонарда побежал вместе с ними и в спешке не запер за собой дверь. Леонард выскользнул из комнатки. Изо всех сил сохраняя спокойствие, он проследовал к выходу и беспрепятственно вышел из здания аэропорта и сел в самолёт.

* * *

Вернувшись в Канаду и переодевшись в гражданское, Леонард провёл в Монреале всего неделю — на этот раз он поехал в Торонто. Его и Ирвинга Лейтона пригласили читать стихи на Канадской конференции искусств 4 мая. Леонард, чисто выбритый, читал вещи из сборника The Spice-Box of Earth. Через три недели в его родном доме (Бельмонт-авеню, 599) был устроен банкет по случаю выхода этого сборника — на банкете председательствовала

Маша, что, возможно, было для Леонарда способом извиниться за свою кубинскую эскападу.

Сам сборник был не дешёвым изданием в мягкой обложке, который Леонард описывал Джеку Макклелланду, но элегантной книжкой в твёрдой обложке; в него вошло восемьдесят восемь стихотворений. Шесть из них были написаны ещё в Нью-Йорке и впервые напечатаны в журнале «Феникс». The Spice-Box of Earth был посвящён памяти деда Леонарда по материнской линии, раввина Клайна, и его бабки со стороны отца, миссис Лайон Коэн. На суперобложке были напечатаны отзывы литературного критика Нортропа Фрая и поэта Дугласа Локхеда; первый утверждал: «пока что его главный поэтический дар — талант к макабрическим балладам, напоминающим Одена, но вполне оригинальным, в которых таблоидные хроники воспеваются в простых ритмах фолк-песни», а второй называл поэзию Леонарда «сильной, серьёзной и мужской», с «бойцовским духом и энергией». Имелся также абзац о Леонарде, который он, по-видимому, написал — в третьем лице — сам. Это романтический портрет автора, в котором упоминалось его путешествие на Кубу и год, проведённый на греческом острове. Он цитирует собственные слова, как всегда, сказанные отчасти в шутку, отчасти искренне: «Мне нечего делать в Канаде. Моё место — на берегу Средиземного моря. Мои предки совершили ужасную ошибку. Но я должен всегда возвращаться в Монреаль, чтобы восстанавливать свои невротические привязанности» [9]. Впрочем, очевидно, что к своим корням он относился гораздо серьёзнее. В конце он неожиданно нападает на современные здания, захватывающие его любимые улицы в Монреале. В этом могла быть доля иронии; Леонард знал, что в городе есть более серьёзные причины для беспокойства — великолепные дома в его родном районе становились мишенью воинственных франко-канадских сепаратистов, использовавших почтовые бомбы. Но Леонард искренне любил старую викторианскую архитектуру, и его — даже, может быть, временная — антипатия к переменам была вполне объяснима после поездки в Гавану, где он увидел воочию, что жизнь после революции не менее опасна, чем до неё.

На шкале от консерватизма до модернизма Леонард не занимал определённого места. Канадский тележурналист, интересуясь литературной позицией Леонарда, спросил, считает ли он себя «современным поэтом». Леонард ответил уклончиво: «Я всегда называю себя писателем, а не поэтом, и тот факт, что я пишу строчками, не доходящими до края страницы, не делает меня поэтом. Я думаю, что «поэт» — очень высокое слово, которое можно применять только к человеку, который уже всё написал. Ты окидываешь взглядом его творчество, и если он писал поэзию, то можно вынести вердикт: он — поэт».