Лента Mru

– Гнездо, ответьте. Гнездо, это Зимородок. Перекрывайте улицы по пятому варианту. Досматривать всех, и чтобы не церемонились. Прием.

Глава 3

Зимородок напрасно распорядился перекрывать улицы. Благие намерения, которые обычно выстилают дорогу в ад, на сей раз, вздыбившись, эту дорогу перегородили. И сделали это в самый неподходящий момент, помешав продвижению еще одного, третьего по счету, отряда, действовавшего самостоятельно и, как водится, вне служебной компетенции Зимородка.

Гладенький микроавтобус тормознули на перекрестке. Еще бы немного, и он успел, и мчался бы дальше, настигая давным-давно выслеженную молочную автоцистерну. Уже были записаны эфирные переговоры этой цистерны. Уже было с точностью установлено ее вредное предназначение. В микроавтобусе приняли решение проследить за объектом и, благо тот, если верить эфиру, намеревался вырулить за городскую черту, захватить его на пригородной трассе, без помех, свидетелей и случайного гражданского кровопускания.

И вот автоцистерна преспокойно оторвалась, проскочив гибельный поворот, зато микроавтобусу велели остановиться какие-то демоны, налетевшие справа и слева. Их послали бы ловить на хуторе блистательных махаонов с непрезентабельными капустницами, но демонам на подмогу выскочил старенький правоохранительный «козел». Микроавтобус едва не врезался в его раскрашенный бок, где желтое символизировало бескрайнюю пустыню разума, а синее – недостижимую цель, безоблачное мирное небо.

Поэтому операция по захвату и досмотру молочной машины пошла наперекосяк.

Конечно, из микроавтобуса выскочил серьезный и безжалостный человек.

Конечно, он пообещал такому же серьезному и безжалостному человеку, начальствовавшему над бестолковыми смежниками, вскрыть его туловище длинным прямым разрезом и после зашить через край.

Все эти события не спасли дела, так как они моментально отразились в зеркальце заднего вида – точно таком же, в каком Ярослав Голлюбика минувшей ночью рассматривал угрюмую луну. Зеркальце принадлежало молоковозу. В кабине преследуемых слушали радиопередачу о свекле. Звучала бодрая джазовая музыка, которая намекала на радость обладания свеклой. Еще больший восторг вызывала подразумевавшаяся осведомленность в самом существовании свеклы.

– Ох, сука, – пробормотал, косясь на зеркальце, сидевший за рулем человек в кепке.

– Что там? – подпрыгнул его сосед, лицо у которого было такое, что впору снимать ножом-мажом и намазывать на свежую булку.

– Менты! – огрызнулся шофер. – Уходим, керя! Уходим по-быстрому!

– Надо сбросить матерьял! – завопил второй. Машина рванулась вперед, и его вдавило в спинку сиденья. – Тормози!

– Сначала оторвемся, – процедил сквозь зубы человек в кепке и припал к рулевому колесу. Перед этим он стремительно, чтобы легче было гнать молоковоз, переключил музыку на шансон; веселый менестрель с готовностью запел про лихую любовь.

«Там сидел Амурка в кожаной тужурке!» – кричал менестрель из кабины.

Молочная цистерна, преобразившись из механического аналога мирной коровы в отмороженное чудовище, понеслась, не разбирая пути. Детские коляски, которых хватило бы на дюжину броненосно-художественных фильмов, только и успевали выпархивать из-под ее сокрушительных колес в последний, уже останавливающийся, миг.

К тому времени микроавтобус успел вырваться из козлиного плена. Командир захотел приготовить себе отверстие для ездовой стрельбы и топнул сапогом в боковое стекло.

– Кнопку нажми, оно же пуленепробиваемое, – напомнил водитель.

Тот плюнул и ударил кулаком по кнопке. Стекло поплыло вниз; командир щелкнул предохранителем и приказал держать себя за ноги.

– Руки заняты! – удивился водитель.

– После поговорим! Плохому танцору вечно что-нибудь мешает…

Командир, сколько мог, высунулся в окно и начал целиться в молочную цистерну, которая успела прилично оторваться от погони. Он собирался, по собственному любимому выражению, направить «эпистолу»: не чуждый муз, командир в годы бездумной юности научился играть словами в одном литературном кружке. Под словом «эпистола» он разумел английский пистолет, «a pistol».

– Хххолера, – пробормотал стрелок. Он очень боялся продырявить саму цистерну – вернее, тех, кого в ней прятали, кто бултыхался сейчас в теплом бульоне. Для одной из узниц этот бульон был материнским, для другой же – блевотным и ненавистным варевом. Командир надеялся, что Вера Светова придушит свою незаконную копию, но тут же, себе возражая, качал головой: нет, Света Верова наверняка примотана цепью к какой-нибудь ручке, и над бульонной поверхностью едва выступает ее голова, краса и гордость ССЭР, Специальной Службы Эсхатологического Реагирования. Он помотал головой, досадуя на выверты памяти. К чему бы это? Командир вспомнил, что в запасе у Веры Световой лежали два конспиративно-аварийных паспорта, выписанных на имена Светы Веровой и светофоровой – последняя фамилия по разгильдяйскому недосмотру была прописана с маленькой буквы.

По бокам от погони расплылись акварельные окраины.