Леннон

Ну а Пит… Пит стал вроде как жертвой аборта. Мы расстались с ним практически перед самыми родами. Он играл с нами три года, а за несколько дней до записи первой пластинки мы решили его выкинуть. Никто не осмелился сказать это ему в лицо. Мне до сих пор стыдно об этом вспоминать. Но рок — это вообще скопище подонков. И это грязное дело мы поручили Брайану. Он сказал, что для Пита это было как гром с ясного неба. Он был настолько поражен, что даже не сделал попытки побороться за свое место в группе. Ему было слишком больно, что мы вот так запросто его бросаем, даже не дав себе труда объясниться. Сделать это следовало мне. Ведь это была моя группа. Но я всегда был трусом и избегал ответственности. И потом, я считал, что каждый за себя, каждому — своя куча дерьма. Теперь я кляну себя за это. Хотя нет, не уверен; может, это я вам сейчас так говорю, чтобы показаться чуть более человечным. В глубине души мне на все это глубоко наплевать. Помню только, что мне было паршиво и я старался его избегать. На последних концертах мы все уже знали, что скоро выгоним его, но я и словом не обмолвился. Он спросил меня: в чем дело, какие-то проблемы? А я ответил: да нет, какие проблемы? Ну, черт, он-то тоже хорош! Всегда сам по себе, звезда, понимаешь, мы все стриглись одинаково, но только не он. Ну, правда, знай он, чем мы станем, может, и постарался бы вписаться в группу. Мы все, чтобы не просрать свою жизнь, выворачивали ее наизнанку. А, что толку искать какие-то оправдания. Просто мы не хотели иметь с ним дела, вот и все. Мы убедили себя, что Ринго лучше. Хотя Джордж Мартин отказался записывать с ним диск. Это было обидно. Его только что приняли в группу, и вот прямо в студии мы заменяем его другим музыкантом. Но такое случилось всего один раз. Отныне он стал членом группы.

Поклонники Пита Беста пытались срывать наши выступления. Ринго получал письма с угрозами. Джорджу вообще дали в глаз. Нас даже охватило сомнение, может, мы и правда недооценили, как публика любит Пита. Но довольно скоро все кончилось. В итоге ведь ничего не изменилось. Прошло время, и его совершенно забыли. Несколько лет спустя Хантер Дэвис — парень, написавший нашу официальную биографию, то есть кучу брехни, где не могло быть настоящей правды, — рассказал нам, что стало с Питом. Он работал в булочной и за неделю зарабатывал столько, сколько мы за секунду, даже меньше. Ну и что, подумал я, мне от этого не жарко и не холодно. Он ухнул в преисподнюю, а мне чихать. Правда, мне и самому тогда было погано. Слава душила меня, и не было надежды на нормальную жизнь. Я сидел на героине. И вообще, еще неизвестно, рассуждал я, кому живется лучше — нам или булочнику. Хотя чего там, мне было до лампочки, что с ним стало. Какое мне дело до трупов, через которые нам пришлось перешагнуть? Мне задавали вопрос, почему мы ему ничем не помогли. Например, не купили ему дом? Потому. У нас своя жизнь, у него своя. Чтобы добиться успеха, надо вести себя жестко. Всегда. В этом дерьме каждый сам за себя.

После того как мы его вышибли, он попытался сколотить свою группу, даже не одну. Но у него не сложилось. А мы за это время выросли до небес. В Ливерпуле каждая собака знала его как ударника «Битлз», так что он и шагу ступить не мог, чтобы ему не напомнили, как он прокололся. Люди его жалели. Ну еще бы, парень, который почти стал частью легенды. Величайший в истории музыки рогоносец. Стоит мне хоть на секунду об этом задуматься, как я понимаю, что вся эта история не могла не спалить его. Я точно знаю, что он год прожил в доме у матери. Целый год никуда не выходил, валялся на диване и пялился в ящик. Но потом настал день, когда ему захотелось с этим покончить. Может, увидел нас по телику или прочитал про нас в газете. Трудно было не наткнуться где-нибудь на наши рожи. Ну он и решил со всем покончить. Мне рассказывали, что он предпринял две попытки, обе неудачные. Может, это его судьба — всегда и во всем лажать. Но вот чего у него не отнимешь, так это того, что Бест никогда не трепал про нас языком. Легко допускаю, что ему сулили миллионы, лишь бы разузнать про нас всякие пакости, особенно из времен Гамбурга, он же своими глазами видел все, что мы вытворяли, сидел, как говорится, в первом ряду. Должен сказать, что этим он вызывает у меня уважение.[10] В отличие от тех придурков, которые пишут обо мне книги по триста страниц и врут напропалую, как они со мной дружили, хотя на самом деле мы виделись раз в жизни, да и то не больше двух минут. Каждый считает себя вправе высказывать свои мысли по поводу моих мыслей, у каждого свое мнение о том, как я писаю, так что даже сейчас, разговаривая с вами, я не уверен, что я — это я.

Сеанс одиннадцатый