Ленька-егерь

Расспросам, смеху, вскрикам, ахам нет конца, и уже пот пробивает на лбу и висках, и, наливая несчетный стакан чаю, Анна Степановна уже наклоняет за кран опорожненный самовар, и, наевшись до отвала всеми остатками обеда и ужина, Аркашка уже всхрапывает на половичке у двери, а голоса все не умолкают, и никто не обращает внимания на ходики, где стрелки подбираются к четырем.

Скупо объясняя, где и как охотился без меня, Ленька показывает шкуры волков, лис и зайцев.

Как не похож захлебывающийся рассказ о первой удачной охоте потешного, милого, веснушчатого Леньки-Егеря на это степенное объяснение рослого, серьезного, настоящего егеря!

Ленька встряхивает волнистые лисьи шкуры, дует в ворс, с удовольствием определяет:

— По первому сорту все пройдут!

Потом мы лежим вместе на широкой кровати и тихо разговариваем.

Тело охватывает приятная истома, но сон не идет: уж слишком радостно взбудоражены нервы, уж очень полна душа невысказанными, светлыми чувствами!

За перегородкой Анна Степановна хлопочет у печки, а Люба прибирает стол: слышен осторожный стук ухватов и звон посуды. Так и не спим до рассвета. Одеваемся, кладем в карманы по нескольку патронов и выходим на двор.

VI

Утро морозное, янтарное. Мы шагаем, тихо переговариваясь. Щеки покусывает ядовитый ветерок, смачно визжит под ногами снег. Широкие дубовые лыжи, схлестнутые за мысы веревочкой, скользят сзади, сухо ударяясь на раскате друг о друга.

Аркашка долго валяется, извиваясь, крепко трется спиной о снег, потешно дрыгая в воздухе лапами, потом сильно встряхивается и умильно смотрит в глаза, всей своей собачьей мордой выражая неизъяснимое наслаждение.

— К гону готовится! — серьезно объясняет Ленька. — Отбивает снегом дух псиный, чтобы не мешал чуять запах зайца! — и, запрокинув голову, порскает, играя голосом: — Ай-яя-аа-ай! Давай-дай-аяй!..

Аркашка деловито трусит дорогой впереди и, резко повернувшись, прыгает в снег.

Сказывается бессонная ночь и вчерашний сорокакилометровый путь: на ходу клонит в дрему и ноют мускулы ног.

Но вот издалека слышится голос Аркашки — скупой, басовитый, короткий.

Мгновенно исчезает вся усталь, слух обостряется, тело наливается упругой силой. Замерли. Слушаем.

Мороз опушил деревья инеем, и они стоят чистые, нарядные, как невесты в подвенечном уборе.

Чу!.. Опять голос! Еще, еще! Погнал!

Махаю егерю рукой. Понимая, он становится на лыжи и, взрезая рыхлую целину, исчезает, оставляя широкий, вдавленный след. Откуда-то налетает сорока, ее балабошный крик четко раздается в просторе багряного утра. Солнце золотит иней и заливает кровью шагреневую кожу сосен.

Я бегу по дороге до того места, где сошел в снег Аркашка, надеваю лыжи и шаркаю обочь его следа.

Шагов через пять-десять начинается заячий след, стоптанный Аркашкой.

Голос, то удаляясь, то приближаясь, неумолчно «поет» в лесу.

— На малых кругах пошел! — решаю я и спешу приблизиться к гону.

Вот скидка, петля. Здесь Аркашка скололся. Вернулся, начал разбираться: пошел влево, проверил справа, окружил, снова напал на след, погнал с голосом.

Гон покатился в сторону. Выхожу на круговой след, становлюсь на лаз, перевожу на огонь предохранитель. Голос нарастает, приближается. Мысленно представляю, как, увязая, устало прыгая, шагах в ста впереди собаки спасается беляк. Готовлюсь, до рези в глазах всматриваюсь в искрящийся снег.

В напряженном ожидании не чувствую холода, голые пальцы сжимают ружье.

В густом голосе Аркашки появляются взвизгивающие, слезливые ноты. Добирает. Плотнее устраиваюсь у ствола сосны.

Неожиданный выстрел взрывает тишину и разрежает напряжение. Затем сорочья трескотня и Ленькин зов:

— Гоп, гоп, го-оо-н!

Шумно вздыхаю, передвигаю предохранитель, закидываю за плечо ружье и сразу, до боли в суставах, чувствую, как закоченели руки. Глубоко засовываю их в рукава и не спеша направляюсь к голосу.

Белячок лежит откинув мордочку — чернеет кончик уха на снегу, алой бусинкой замерзла капля крови на губе. Аркашка хрустит заработанными лапками.

Ленька в короткой дубленой тужурке, с ружьем, небрежно повисшем на согнутой руке, с обожженной морозом и ветром кирпично-загорелой кожей сухого лица, ярко очерченного курчавой белизной заиндевевшей шапки-ушанки, был очень хорош.

Таким на всю жизнь и остался он в моей памяти: ладный, крепкий, олицетворение здоровья и молодости.

Проваливаясь по брюхо, Аркашка лезет в чащу мелколесья. Выбираемся на езжалую дорогу. Идем рядом. Ленька рассказывает, как осенью наехали из области охотники и он обложил им волчий выводок.

— Я давно за ним следил, — неторопливо говорит Ленька. — Несколько раз подвывал, точно установил ночевку. В черном яру у них всегда логово. Если бы не приехали городские охотники, я бы один за ними пошел. Либо на лежке днем взял бы, либо у привады скрадку устроил.

Волки были верные, пересчитанные. Ленька предложил обложить овраг и на выходе его стать номерам…