С самого начала Ленин твердо дал понять, что говорит исключительно от своего имени. Он пошел один против всех, и хотя большевики пытались ему аплодировать, он чувствовал, что и в их рядах растет несогласие с его идеями. Меньшевики были возмущены до предела. Они понимали, что, если ленинские тезисы будут приняты, дальнейшее развитие событий приведет только к одному — к диктатуре Ленина. Тезисы были его единоличным детищем. Весь ход его мысли выводил в обход теории Маркса прямо на след Нечаева, а заодно и Бакунина. Вот где были «зарыты» его идеи. Иосиф Гольденберг, член ЦК большевистской фракции и старый товарищ Ленина по оружию, пришел в такое негодование, что открыто заклеймил Ленина как наследника бакунинских идей. «Место великого анархиста Бакунина, пустовавшее в течение многих лет за неимением достойного наследника, теперь занимает Ленин, — заявил он. — Все, что мы сейчас слышали, есть не что иное, как отрицание социал-демократической доктрины и научного марксизма. То, что мы сейчас выслушали, есть очевидная и недвусмысленная декларация анархизма. Ленин стал наследником Бакунина. Ленин, марксист, вождь боевой социал-демократической партии, умер. Ленин-анархист родился». Но на этом Гольденберг не остановился. Он обвинил Ленина в том, что тот хочет развязать гражданскую войну в самый разгар революции. Гольденберг с негодованием говорил о Ленине и его спутниках как о «врагах, прибывших из-за границы под видом друзей».
Церетели в своем выступлении не был столь суров. Он все еще питал надежды на объединение социал-демократов. Церетели счел уместным напомнить Ленину аксиому Маркса, гласящую, что если одиночки могут ошибаться, то классы не ошибаются. Он даже сказал, что его не пугают заблуждения Ленина, и протянул ему руку, предлагая добрые отношения. Только одна Александра Коллонтай бросилась защищать Ленина. Но ее речь была излишне пылкой, нелогичной, сбивчивой и прозвучала слабо. Часть большевиков, возмущенных ядовитыми насмешками меньшевиков, покинула зал. Ленин, не допускавший, чтобы с ним расправлялись его же оружием, ушел вместе с ними. Крупская была подавлена. Только что она была свидетельницей блистательного триумфа своего мужа и вот теперь наблюдала его поражение. Чхеидзе, который вел собрание, проследил за тем, как Ленин покинул зал, и тогда заметил: «Пусть себе живет без революции, а мы, оставшиеся здесь, будем продолжать идти по дороге революции».
Присутствовавший тогда на собрании Суханов подумал, что Ленин совершил огромную ошибку, огласив свои теоретические тезисы. Ему представлялось, что тот пересмотрит свою позицию, отойдет от своих заблуждений и вернется в лоно партии. «Нам и в голову не могло прийти, что Ленин ни на дюйм не отступит от своих абстракций, — писал он позже. — И уж меньше всего мы ожидали, что он сможет одержать верх не только над революцией, не только над всеми, кто активно в ней участвовал, не только над всем Советом, но даже над своими же большевиками». Еще прошлой ночью весь Петроград был у его ног. Теперь он был один. Казалось, это его вполне устраивало.
И все же Ленин был глубоко уязвлен. Его партия нападала на него не менее яростно, чем его враги. Едва «Тезисы» были напечатаны в «Правде», как против них выступил Каменев. Ленин печатал их от своего имени, под публикацией стояла только его подпись, и это было отмечено; ни у одной большевистской организации не возникло намерения дать список фамилий под подписью «Ленин». Несколькими днями позже в газете «Дело Народа» появилась заметка Виктора Чернова[41]. Это была краткая, но поразительно точная и глубокая характеристика Ленина в период его возвращения из эмиграции в Россию. В ней говорилось: «Ленин — человек огромных способностей, но в условиях ненормального существования в подполье его способности не развивались, были чудовищно задавлены, изуродованы. Ленин мог бы о себе сказать: „Я не знаю, куда я иду, но я все равно иду туда со всей своей решимостью“. Несомненно, Ленин предан делу революции, но у него эта преданность замыкается на самом себе: „Государство — это я!“ Для него нет разницы между его личной политикой и интересами партии, интересами социализма. Ленин обладает необычайным интеллектом, но односторонним. Ленин абсолютно искренний человек, но с ограниченным кругозором. Именно поэтому моральное чувство у него притуплено. Социализм Ленина — грубый, примитивный; он действует топором там, где следует применить скальпель».
Это было честное, непредвзятое мнение, к тому же не лишенное прозорливости, — ведь в те смутные дни здоровенный топор в руках «врачевателя» был гораздо популярнее деликатного, требующего определенного искусства, скальпеля.