Ленин. Жизнь и смерть

Они поражают тем, что написаны в несвойственном для него тоне; он как будто «сдается» и уже не пытается изменить ее, принимая ее такой, какая есть. Правда, иногда он делает слабые попытки заставить ее мыслить по-марксистски. Вскоре после того как она вернулась в Женеву, он написал ей такое письмо: «Я действительно считаю, что было бы неплохо, если бы ты перестала жить, как райская птичка. Честно говоря, ты напоминаешь ту самую пташку божию, которая не знает ни заботы, ни труда. Как известно, эти небесные создания не жнут, не сеют — от них нет никакой пользы. Я твердо убежден в том, что ты в точности как та самая птичка. Ты должна много и серьезно заниматься и создать вокруг себя здоровую и удобную обстановку, при этом, конечно, не погрязая в мелочном и унылом буржуазном существовании на манер той жизни, что описывает в своих романах Чириков.[22] Нет, ты должна жить так, как велит тебе твоя природа, и чтобы у тебя было все необходимое для этого, при условии, что ты будешь постоянно расти интеллектуально, — ведь должна же ты оставить после себя какой-то след для тех, кто придет тебе на смену».

Она ответила, что полна желания расти интеллектуально, но не понимает, зачем для этого так уж нужно читать «Das Kapital» или становиться членом партии. Она напоминала ему, что ей всегда была чужда нетерпимость, особенно в том ее виде, в каком ее пришлось наблюдать воочию в редакции «Новой Жизни», когда большевики изгоняли из газеты журналистов, не согласных с линией партии. Он незамедлительно ответил ей отповедью, темой которой была необходимость жесткого контроля политической линии. Другого ответа она и не ждала, и догматический тон совершенно не удивил ее. В свою очередь она указала ему на любопытное несоответствие между принятой большевиками программой и их тактикой. На это последовала еще одна отповедь. В ней он подробно объяснял разницу между французским оппортунизмом и британским компромиссом. Оппортунизм, говорил он, есть постоянная попытка приспособиться к фактам; это есть сделка с собственной совестью, уступки в ущерб основной программе; подчинение внешнему влиянию, шаг назад под давлением обстоятельств. Компромисс, наоборот, действует внутри самих существующих сил; это тактика, не требующая шага назад. Славная задача — идти вперед, во что бы то ни стало. «Программа остается, тактика меняется».

Такими нотациями, с профессорскими интонациями, он, видимо, желал наставить ее на путь истинный. Но на нее это не действовало. У него лучше получалось, когда он писал о материях, не имеющих отношения к его политическим убеждениям. Умер Толстой, и она попросила Ленина высказать свое мнение по поводу столь странной с точки зрения вызвавших ее обстоятельств кончины писателя. Он ответил ей так: «Во-первых, я всегда следую правилу отгонять от себя грустные мысли, даже если для этого требуется волевое усилие, и особенно в тех случаях, когда это не пустые мысли, или если они непосредственно касаются моих личных дел. Так жить вполне возможно. Теперь о Толстом — мне кажется, что подобный уход из жизни чрезвычайно возвысил его. Он достойно завершил свою жизнь. Его конец был как последний мазок на холсте художника, самый верный и самый блестящий; упрекнуть его можно лишь в одном, в том, что в своей жизни он поступал прямо противоположно тем заповедям, которые сам проповедовал. Однако графинюшка позаботилась, чтобы его тело было возвращено в ее собственный дом, она не могла позволить ему покоиться под сенью нищеты. Вот уж поистине цепкая женщина! Я чувствую, что ни у кого не получится подражать Толстому в том, как он жил. Такова была его судьба, а у каждого из нас судьба своя. Я все время повторяю про себя строки из стихотворения Жуковского, в котором говорится, что человек постоянно примеривает на себя разные кресты, и есть среди них тяжкие и легкие, дорогие и дешевые; и все он никак не может выбрать крест себе по плечу. Единственный же крест, который человеку по плечу, это тот, что он уже несет. И как ни тягостна была, наверное, для Толстого мысль, что жизнь его кончается, свой крест он донес до конца. Нам остается только восхищаться тем, с каким искусством он завершил свой жизненный путь».

Одобрив поступок Толстого, Ленин страшно негодовал, когда узнал о самоубийстве Поля Лафарга и его жены Лауры, дочери Карла Маркса. «Нет, я не одобряю их поступка, — писал он. — Они были еще в состоянии писать, действовать, и если даже не в полную силу, все равно они могли бы следить за ходом событий, помогать нужными советами». Смерть Лафаргов его потрясла. С тех пор время от времени он возвращался к теме самоубийства. Иногда он положительно отзывался о подобном акте, а иногда считал, что человек не имеет морального права самостоятельно уйти из жизни. Все зависело от того, в каком состоянии духа Ленин в данный момент находился. Будучи в депрессии, он как-то сказал Крупской: «Если ты уже не можешь работать, то надо смириться с этой истиной и умереть, как Лафарги».