Ленин. Жизнь и смерть

В приступе самобичевания он вдруг говорит: «…Мы сделали… огромное количество глупостей. Никто не может судить об этом лучше и видеть это нагляднее, чем я». Рассуждая таким образом, он походил на старика, который, оглядываясь на прожитую жизнь, не без удовольствия вспоминает грешки своей непутевой молодости. Его несколько утешало то, что и противники его — а своими противниками он считал не только капиталистов, но и социалистов Второго Интернационала, не разделявших его взглядов, — тоже совершали глупости. Он особенно упрекал Соединенные Штаты, Великобританию, Францию и Японию за то, что они поддерживали Колчака. Он так об этом высказался: «Это было фиаско, которое, по-моему, трудно даже понять с точки зрения человеческого рассудка». И выходило, что он сознательно умалял ошибки, сделанные большевиками, и до предела раздувал просчеты, допущенные капиталистами и сторонниками Второго Интернационала. В этой части его выступления слабых мест полно. Но к концу речь зазвучала более вдумчиво и весомо. Здесь он критиковал форму, в какой зарубежные социалисты информировались о том, что происходило на конгрессах и заседаниях Третьего Интернационала. Он находил резолюции Коминтерна далекими от понимания иностранцами. «Резолюция слишком русская: она отражает российский опыт, поэтому она иностранцам совершенно непонятна, и они не могут удовлетвориться тем, что повесят ее, как икону, в угол и будут на нее молиться». Действительно, эти резолюции обычно оформлялись в типично русском стиле и касались сугубо российских проблем. Создавалось впечатление, что Ленин наконец-то начал сомневаться в необходимости для других стран следовать российскому образцу и уже не видел в этом какой-то неизбежности.

Ленин выступал час. После него трибуну занял Троцкий, речь которого продолжалась семь с половиной часов. Сначала он говорил по-русски, затем перешел на немецкий, с немецкого на французский… Слова, слова, слова, и вот уже всем стало казаться, что самой революционной идее суждено утонуть в море слов.

Около недели спустя Ленин произнес еще одну речь, на очередном пленарном заседании Московского Совета. Это было его последнее публичное выступление.

На этом заседании Ленин объявил, кто будет его преемниками. Он поручал Цюрупе, Рыкову и Каменеву в будущем выполнять его работу. Он с уверенностью назвал их имена в самом начале выступления, объяснив, что «в силу уменьшения работоспособности» он теперь вынужден «присматриваться к делам в гораздо более значительный срок…». Его речь была краткой, и в ней не было прежнего огня. О Втором Интернационале он и не вспомнил, и даже ни разу не обругал капиталистов. Напротив, он похвалил их за сметливость и умение доводить дело до конца. Он как будто хотел сказать, что прежние дни романтического радикализма прошли и настало время позабыть свою ненависть и найти с врагом общий язык. Теперь он учил: «Раньше коммунист говорил: «Я отдаю жизнь», и это казалось ему очень просто, хотя это не всякий раз было так просто. Теперь же перед нами, коммунистами, стоит совершенно другая задача. Мы теперь должны все рассчитывать, и каждый из вас должен научиться быть расчетливым. Мы должны рассчитать в обстановке капиталистической, как мы свое существование обеспечим, как мы получим выгоду от наших противников, которые, конечно, будут торговаться, которые торговаться никогда и не разучивались и которые будут торговаться за наш счет. Этого мы тоже не забываем и вовсе не представляем себе, чтобы где-нибудь представители торговли превратились в агнцев и, превратившись в агнцев, предоставили нам всяческие блага задаром. Этого не бывает, и мы на это не надеемся, а рассчитываем на то, что мы, привыкши оказывать отпор, и тут, вывернувшись, окажемся способными и торговать, и наживаться, и выходить из трудных экономических положений. Вот эта задача очень трудная. Вот над этой задачей мы работаем».

Ленин рассказал, как нарком Леонид Красин вел в Англии переговоры о торговле с британским промышленником и финансистом Уркартом, «этим главой и опорой всей интервенции». Позабыв прошлое, они сели обсуждать деловые проблемы без каких-либо теоретических дискуссий. Уркарт просто спрашивал: «А почем? А сколько? А на сколько лет?» В стенографическом отчете пленума Моссовета записано, что в этом месте раздались аплодисменты. Казалось, аудитория только того и ждала, чтобы от слов перейти к делу.

Ленинская последняя речь была призывом к сосуществованию с капиталистическими державами. Однако в ней не содержалось ни малейшего намека на то, что линия жесткого социализма будет как-то смягчена. «Социализм уже теперь не есть вопрос отдаленного будущего, или какой-либо отвлеченной картины, или какой-либо иконы. Насчет икон мы остались мнения старого, весьма плохого» — вот что он сказал. Для такого выступления это был слабый финал. Бурные и продолжительные аплодисменты, завершившие его речь, были скорее данью уважения лично ему, а не тому, что он говорил.