Ленин в Цюрихе

Итак, можно было (и даже он начал) просматри­вать. Да вот и сразу, написано в пылу: „Мы поддер­живаем применение насилия массой". Накинутся! При­строить: „...массой — против её угнетателей".

Впрочем, это можно и не в библиотеке, время ухо­дит.

Стал смотреть тезисы для левых швейцарцев. Тут еще много было работы. Нужно детально-детально им всё разжевать: листовки — кому разносить по домам? беднейшим крестьянам и батракам. Какие сельхоз­участки подлежат принудительному отчуждению? Ска­жем, свыше 15 гектар. После какого срока пребыва­ния требовать для иностранца швейцарского поддан­ства? Скажем — через три месяца, и важно, чтобы без всякой уплаты. Что значит „революционно высо­кие ставки налогов"? Общие слова, надо составить им конкретную таблицу: на имущество свыше 20 тысяч франков, свыше 50 тысяч — какой процент? И как облагать гостей пансионов? Тоже написать им кон­кретную шкалу, ведь ни у кого никогда не доходят руки до конкретности: если платит 5 франков в день — это наш брат, один процент, а если платит 10 франков — с этого сразу 20 процентов...

А из груди так и поднимается, стоит изжогой, последняя подлость Гримма и Грёйлиха. Ах, поганые оппортунисты, подлейшие мерзавцы, ну, подождите, мы вас пристегнём к позорному столбу!

Что-то всё раздражения лезли, сбивали. Так бы­вает: им дашь разойтись — и невозможно сосредото­читься, невозможно работать по системе, даже на стуле усидеть.

А еще не улёгся, сколько сил отобрал и до сих пор мешает работать этот иступлённый недоспоренный спор с „японцами". Уже было написано несколько статей и две дюжины писем, и конфликт как будто преодолён — а вот не подавлен до конца!

Никогда не удаётся все усилия собрать только в одном главном направлении, всегда открываются противники на побочных, сейчас как будто бы совсем не важных, но неважных не бывает, наступит момент, когда и эти побочные направления станут главными,

— и приходится теперь же оборачиваться и с полной энергией огрызаться на эти побочные укусы. Не „япон­цы" одни (Пятаков со своей Бошихой, с тех пор как бежали из Сибири через Японию), с ними и Бухарин. Не имея ни капли мозгов, доводили себя вместе с Радеком до групповой глупости, до верха глупизма — то на „империалистическом экономизме", то на само­определении наций, то на демократии. Все эти моло­дые поросята, новое партийное поколение, очень само­довольны, самоуверены и готовы брать руководство хоть сегодня, а срываются и срываются на любом пово­роте любого вопроса, ни у кого нет готовной гибкости

— на этих поворотах мгновенно, предусмотрительно иногда брать где влево, а где вправо, заранее предвидя, куда угрожает ссунуть извилистая дорога революции.

Так и с демократией. Y Бухарина примитивная молодая недооценка её. Открыто пишет: в период взя­тия власти придётся отказаться от демократии. А — нет! Вообще социалистическая революция невозмож­на без борьбы за демократию, и поросятам это надо зарубить на розовом носу. Но, конечно, не терять из виду: в конкретной обстановке, в известном смы­сле, для известного периода. А наступит и такой пе­риод, что всякие демократические цели способны толь­ко затормозить социалистическую революцию. (Это — подчеркнуть двумя чертами!) Например, если движе­ние уже разгорелось, революция уже началась, надо брать банки — а нас позовут: подожди, сна­чала узаконь республику!?.

Разъяснял им Ленин по многу страниц — нет, воротили носы прочь! А пришлось так долго возиться с такими склочниками и интриганами потому, что у „японцев" были деньги на журнал, без них не начали бы „Коммуниста". Но и союз с ними имел смысл лишь пока у Ленина было большинство в редакции, а дать равенство глупцам? — никогда! к дьяволу! идиотизм и порча всей работы! лучше ошельмовать дурачков перед всем светом. Не хотели мирного исхода — на­бьём вам морду!

С Бухариным не довёл до публичности, объяснил­ся в письмах. А перед его отъездом такая злость на него взяла — не ответил ему. Теперь в Америку поехал

— небось, обиделся.

В глубине признаться — он очень умён. Но раз­дражает постоянным сопротивлением.

Всякая оппозиция всегда раздражает, особенно — в теоретических вопросах, от которых — претензия на руководство.

Но уж Радека, Радека, говённую душу, было очень полезно высечь для общей наглядности. Верх подлости Радека в том, что он исподтишка натравливал поросят, а сам прятался за циммервальдскую левую. (Да и в Кинтале пытался поссорить Ленина со всеми левыми, а с Розой и поссорил.) Радек держится в политике как наглый нахальный тышкинский торгаш, исконная политика швали и сволочи! За то, как он выпер Лени­на и Зиновьева из редакции „Vorbote" — вообще бьют по морде или отворачиваются. Кто прощает такие вещи в политике — того считают дурачком или не­годяем.

В данном случае правильно было — отвернуться. Тем более, что разногласия с Радеком — не всеобщие, а только в русско-польских делах. А по делам швей­царским Радеку выхода нет, как идти против Гримма, он вынужден примкнуть союзником, да каким!