Ленин. Кн. 1

Керенскому не повезло в истории. Ее любимчик всего на полгода, он затем на долгие десятилетия (Александр Федорович прожил без малого девяносто лет) был многими предан остракизму: большевиками, белыми эмигрантами, социалистами, буржуазными деятелями. Благодаря многолетним усилиям советской историографии он топчется где-то на краю исторической сцены как фигляр, марионетка, политический клоун. Даже его кличка, под которой на него было заведено дело спецслужбами НКВД, была весьма выразительной: Клоун110.

На протяжении десятилетий сначала Сталин, а затем и другие советские бонзы пристально следили за Керенским. В 20–50-е годы агенты ИНО ОГПУ-НКВД контролировали каждый шаг Керенского. Любое его выступление, статья, поездка тут же становились известными Москве. Задача уничтожения Керенского, видимо, не ставилась; большевистское руководство скоро убедилось, что политически он ему не опасен. Даже предпринимались попытки влияния на Керенского в определенном направлении. К нему подсылались «неожиданные собеседники», «старые знакомые», «единомышленники», но Керенский не запятнал себя сотрудничеством с агентами Кремля. Несмотря на противоречивые подчас высказывания, Керенский до конца дней остался приверженцем идеалов свободы и демократии, которые провозгласила Февральская революция.

Но, думаю, в конце концов, история Керенского оценит по достоинству. Это был демократ-самородок. Он несколько месяцев был горячим любимцем народа, потому что сам любил его, но никогда не заискивал перед ним. Керенский был способен, ощущая слепую инерцию толпы, бросать ей яростные слова:

— Взбунтовавшиеся рабы!

И толпа покорно замирала. Как писал тонкий наблюдатель человеческих состояний Виктор Чернов, «в лучшие свои минуты он мог сообщать толпе огромные заряды нравственного электричества, заставлять ее плакать и смеяться, опускаться на колени и взвиваться вверх, клясться и каяться, любить и ненавидеть до самозабвения…»111. Я думаю, что это прекрасная и точная характеристика Керенского в его «лучшие минуты».

Керенский интуитивно понимал, что два враждебных крыла — правое и левое — при отсутствии сильного либерально-демократического центра рано или поздно схлестнутся, затопив Россию кровью. Он возлагал огромные надежды на Учредительное собрание, которое должно стать первым «всероссийским народным парламентом», способным повести Россию по дороге демократии. Калиф на час страстно хотел привести Россию к этому спасительному, как он выражался, «большому всероссийскому комитету», способному выработать стратегию нации. Керенский «прилагал чудовищные усилия воли и мысли», писал сторонник главы Временного правительства Станкевич, «для того чтобы поворачивать весь громадный корабль государственности в ту сторону, где видел спасение»112. Ему же Керенский поведал, что он «с нетерпением ожидает созыва Учредительного собрания, для того чтобы открыть его, сложить свои полномочия и немедленно, во что бы то ни стало, уйти»113.

Увы, он не уйдет сам. Ему просто придется бежать.

Находясь в начале январе 1918 года в России, в подполье (в Москве и Петрограде), пытаясь вырваться в Европу, Керенский имел все основания воскликнуть, узнав о разгоне большевиками Учредительного собрания, как Робеспьер, когда его схватили:

— Революция погибла! Настало царство разбойников…

Ведь он так любил говорить о Французской революции! Он любил и демократическую революцию российского Февраля. Многие его слова о ней оказались пророческими. Выступая 16 мая 1917 года на митинге в Одессе, Керенский воскликнул:

— Нам суждено повторить сказку Великой Французской революции!114

Хотя, если говорить о «повторении сказки», более прав А. Н. Потресов: «Российская катастрофа куда шире французской и по своему охвату и, в особенности, куда глубже, радикальнее, по предпринятой ею перестройке и осуществленному разрушению»115.

Ленин был беспощаден к Керенскому. Только в опубликованных материалах (так называемом Полном собрании сочинений) фамилия Керенского за период революции упоминается более двухсот раз! Любимый лейтмотив ленинских речей и статей, касающихся Керенского, это обвинение его в тайных договорах с союзниками. Керенский «считался эсером — и как будто социалистом, и как будто бы революционером, а на самом деле представлял из себя империалиста, который прятал тайные договоры в кармане…»116. Эти «договоры в кармане» не дают Ленину покоя. Выступая в Московском Совете, Ленин заявил неуклюжей фразой, что «враги, с которыми нам приходилось иметь дело до сих пор, — и Романов, и Керенский, и русская буржуазия — тупая, неорганизованная, некультурная, вчера целовавшая сапог Романова и после этого бегавшая с тайными договорами в кармане…»117. Ну и конечно, меньшевики и эсеры «прикрывали тайные договоры» Керенского118. Десятки раз Ленин клеймит «тайные договоры», которым был верен Керенский.