Ленин (Глава 4)

Сами исполнители (их показания мы еще приведем) утверждают о "сигнале", команде "сверху". Сам факт одобрения казни и утверждения расстрела ВЦИК уже на следующий день, говорит не просто о согласованности действий Москвы и Екатеринбурга, но и о запланированности преступной акции. Свидетельство А.А.Иоффе о сознательном "вранье" Ленина по вопросу об убийстве Романова, отказе Председателя Совнаркома выполнить элементарную просьбу М.А.Романова говорят о предрешенности вопроса о судьбе династии. Когда на заседании Пленума ЦК РКП(6) 19 мая 1918 года обсуждался вопрос (пятый в повестке дня): "Николай Романов", Свердлов предложил "не предпринимать пока (курсив мой. Д.В.) ничего по отношению к Николаю"106, ибо большевистская верхушка испытывала дуализм взглядов: а) судить (но что делать тогда с детьми?),

377

б) уничтожить без суда (но как сохранить тогда реноме власти?).

Свердлов предложил, а Ленин согласился (с ним и весь партийный ареопаг) "не предпринимать пока" каких-либо конкретных действий по отношению к Романовым, а искать решение, которое позволило бы ликвидировать прямую линию династии Романовых и "сохранить лицо" большевистской власти. В июле это решение было найдено в форме проявления местной "революционной инициативы" екатеринбургских большевиков. А Москва только ждала (после данного ею сигнала) сообщения о расстреле Романовых, чтобы тут же его одобрить.

Подобные свидетельства, которых множество, говорят прежде всего о тактической осторожности Ленина, обладавшего огромным конспиративным опытом и умевшего тонко рассчитывать варианты намеченных операций. Ленин вообще многие распоряжения (финансовые дела, назначения на должности, коминтерновские тайны, операции ЧК и др.) часто отдавал вербально, устно, нередко без свидетелей.

В партийных и кремлевских секретных фондах долгие десятилетия хранились воспоминания непосредственных убийц царя и его семьи. Эти страшные документы характеризуют машину террора, созданную большевиками, рассказывают, как происходило утверждение психологии насилия в общественном сознании страны. Мы редко задумывались над тем, что генетические корни беззаконий убийственной коллективизации, страшных чисток конца тридцатых годов, в конце войны и послевоенного "наказания" целых народов возникли именно в послеоктябрьской социальной практике большевиков. Например, весьма интересны (и чудовищно страшны) свидетельства Я.М.Юровского, М.А. Медведева (Кудрина), И.И.Радзинского, Г.П.Никулина, некоторых других лиц, принимавших непосредственное участие в уничтожении царской семьи. При этом надо заметить, что долгие десятилетия участие в расстреле Романовых расценивалось как высокая революционная заслуга, достойная славы и государственных наград. Само по себе это свидетельствует о том, как большевизм извратил психику людей, сделал ее социально больной.

Заместитель группы палачей Г.Никулин в 40-е годы с

378

возмущением писал, что П. Ермаков "неприлично присваивает" себе главные заслуги в расстреле. А Ермаков действительно писал (к негодованию других "расстрельщиков", которые сами претендовали на первенство) в своих воспоминаниях: "Я с честью выполнил перед народом и страной свой долг принял участие в расстреле..." Он утверждал, что лично сам застрелил царя, императрицу, царевича Алексея и одну из царевен...

В воспоминаниях Я.М.Юровского, написанных в 1922 году (но оставшихся на долгие десятилетия в секретных фондах), говорится, что "пока (курсив мой. Д.В.) не было никакого определенного решения из центра" о судьбе семьи царя, он, как вновь назначенный комендант ,Дома особого назначения", навел там порядок, ужесточив режим107. Например, императрица "позволяла себе часто выглядывать в окно и подходить близко к окну. Однажды Александра Федоровна позволила себе подойти к окну. Она получила от часового угрозу ударить штыком..."108.

Юровский пишет, что "16 июля 1918 года часа в два днем ко мне в дом приехал товарищ Филипп и передал постановление Исполнительного комитета о том, чтобы казнить Николая... Ночью приедет товарищ, который скажет пароль "трубочист" и которому нужно отдать трупы, которые он похоронит и ликвидирует дело...". Рассказ Юровского детален, обстоятелен: он себя чувствует революционным героем.

"...Вызвав внутреннюю охрану, которая предназначалась для расстрела Николая и его семьи, я распределил роли и указал, кто кого должен застрелить. Я снабдил их револьверами системы "Наган". Когда я распределял роли, латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей от участия в расстреле, как людей не способных выполнить революционный долг (вот она, извращенная психика! - Д.В.) в самый решительный момент... В половине второго постучали. Это приехал "трубочист". Я пошел в помещение, разбудил доктора Боткина и сказал ему, что необходимо всем спешно одеться, так как в городе неспокойно и я вынужден их перевести в более безопасное место.

В 2 часа (ночи) я перевел конвой в нижнее помещение.

379