Ленин

Ленин и Керенский родились в Симбирске, оба в апреле. Но Керенский моложе Ленина на одиннадцать лет. Истории было угодно, чтобы два политических деятеля стали олицетворением двух начал: радикального, революционного, и компромиссного, эволюционного. Американский полковник Р. Робинс, член американской миссии Красного Креста в России в 1917–1918 годах, несколько раз встречался и с Керенским, и с Лениным. Керенский принимал Робинса в царской библиотеке Зимнего дворца, куда он переселился 18 июля, незадолго до своего свержения, а Ленин – в кремлевских, тоже царских, хоромах в марте 1918 года.

И тот и другой до революции говорили, что царские дворцы надо отдать обитателям хижин, сделать из них музеи, государственные присутствия. Но как только власть оказалась у этих политиков в руках, особенно речь идет о большевиках, палаццо российских монархов тут же были облюбованы вождями и их окружением как места для своих жилищ. В. Бонч-Бруевич, сумевший в 1919 году осуществить второе издание книги «Волнения в войсках и военные тюрьмы», в предисловии пишет, что «просит материалы об этом деле присылать по моему новому адресу: Москва, Кремль, Дворцовая площадь, Кавалерский корпус, Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу»{104}. Написано так обыденно-просто, словно автор живет в Орехово-Зуеве или Мытищах… Любая власть порочна. Но чем менее она демократична, порочность ее возрастает. Однако я отвлекся.

Робинс дает такую характеристику Керенскому: «Человек с характером и мужеством, выдающийся оратор, человек неукротимой энергии, ощутимой физической и духовной силы, пытавшийся поставить сложившуюся в то время в России ситуацию на рельсы эволюционного развития, хотя базы для этого не было. Он пытался перевести революционную ситуацию в эволюцию… Поражение Керенского было сильно ускорено и, в конце концов, наступило из-за глупости союзников… Раскинув руки с нервно сжатыми пальцами на царском письменном столе, Керенский страстно сказал: «Союзники заставили меня агитировать за западноевропейский либерализм».

Робинс вспоминает, что Ленин, сидя в кабинете царя, откинувшись на спинку великолепного кресла, положив руки на подлокотники, обтянутые тканью с царской короной, уверенно рассуждал о глубоких преимуществах социализма перед капитализмом. «Американская система, – говорил Ленин, – похожа на старика; она старая, выполнила свою задачу, в свое время она была великой. Возможно, российская советская система – младенец в колыбели, но он полностью обладает способностью создать новую творческую систему… Наши насильственные методы могут оказаться методами, которые вы примените позже…»

При всей фрагментарности приведенных воспоминаний американского полковника в них схвачены некоторые важные моменты, характеризующие двоих самых популярных людей семнадцатого года в России. Керенский – типичный российский либерал, пытавшийся поглаживаниями успокоить вздыбившуюся Россию, сделать ее похожей на западные демократии. Ленин – великий и беспощадный утопист, вознамерившийся с помощью пролетарского кулака размозжить череп старому и создать общество, идея которого родилась в его воспаленном мозгу.

Вскоре после приезда Ленина в Петроград «социалист Керенский» (как он любил себя называть) выразил желание встретиться с Лениным. Интуитивно понимая, что, находясь по своему мироощущению где-то между левыми и правыми и являясь человеком исторического компромисса, Керенский искал контактов с людьми, представляющими разные полюса политического спектра. Поддерживая связи с А.И. Гучковым, М.В. Родзянко, И.В. Годневым, Г.Е. Львовым, П.Н. Милюковым, Керенский с не меньшей активностью встречался с социалистами И.Г. Церетели, В.М. Черновым, Ф.И. Даном, Н.С. Чхеидзе. Но Керенский понимал, что встреча с «главным» социалистом может дать надежду на поддержку его усилий левым флангом политических сил России.

Управляющий делами Временного правительства В. Набоков вспоминал: «О Ленине на заседаниях правительства почти никогда не говорили. Помню, Керенский, уже в апреле, через некоторое время после приезда Ленина, как-то сказал, что он хочет побывать у Ленина и побеседовать с ним, а в ответ на недоуменные вопросы пояснил, что ведь большевистский лидер «живет в совершенно изолированной атмосфере, он ничего не знает, видит все через очки своего фанатизма, около него нет никого, кто бы хоть сколько-нибудь помог ему сориентироваться в том, что происходит»{105}.