Ленин

Думаю, что большевики едва ли задумывались над тем, что одно дело давать обещания, находясь в оппозиции, и другое, когда они заполучат власть. Буквально по всем пунктам обещаний – мира, земли, свободы, Учредительного собрания, свободы печати и многим, многим другим – произошла быстрая, почти мгновенная метаморфоза в сторону ужесточения, ограничения, отмены, иного «чтения», прямого отказа. Даже землю, которую большевики дали, сделали нежеланной, ибо все, что на ней производилось, беспощадно отбиралось. Иными словами, хотя большевики, и особенно Ленин, любили клеймить своих противников «демагогами», именно они взяли на вооружение демагогию – политический способ обретения популярности максимально завышенными обещаниями, подлаживанием под желания масс, в своей основе людей с низкой политической сознательностью.

Особенно «не повезло» свободе. Вскоре после захвата власти, ссылаясь на «особые условия», «гражданскую войну», «контрреволюционную угрозу», руководители нового государства установили беспощадный режим террористической диктатуры. Естественно, что политические силы и классы, которых лишили всего, ответили также насилием. Ленинская любовь к ЧК, чрезвычайщине, ставка на террористическое управление государством способствовали тому, что постепенно, но с самого начала возникновения пролетарского государства над ним стало быстро подниматься полицейское ведомство. Свобода, провозглашенная с броневика, высоких кафедр, съездов, страниц «Правды», очень скоро оказалась на положении изгоя, а потом и узника.

Когда в июне 1917 года Временное правительство, напуганное слухами и известными ему фактами подготовки большевиками захвата власти, приняло решение о запрете (на три дня!) готовящейся демонстрации, Ленин выступил сразу с несколькими статьями протеста. Он напирает на то, что «во всякой конституционной стране устройство таких демонстраций – неоспоримейшее право граждан»{153}. Через несколько месяцев Ленин забудет, что такое «права граждан». Ни о каких демонстрациях речь даже не может вообще идти. Любое собрание, объединение, коллективная акция – только с ведома и разрешения ВЧК-ГПУ.

В июне 1922 года Политбюро по инициативе Ленина рассмотрело вопрос об антисоветских группировках среди интеллигенции. Постановление высшего партийного ареопага, над которым много потрудились Уншлихт, Курский и Каменев, получилось похожим на извлеченное из архивов средневековой инквизиции. Вот только несколько небольших фрагментов. Предписывалось осуществлять «фильтрацию студентов», имея в виду «установление строгого ограничения приема студентов непролетарского происхождения и установление свидетельств политической благонадежности». Предписывалось провести «тщательную проверку всех печатных органов». Специальным пунктом вменялось «установить, что ни один съезд или Всероссийское совещание спецов (врачей, агрономов, инженеров, адвокатов и проч.) не может созываться без соответствующего на то разрешения НКВД. Местные съезды или совещания спецов разрешаются губисполкомами с предварительным запросом заключения местных органов ГПУ… Существующие секции спецов при профсоюзах взять на особый учет и под особое наблюдение»{154}.

Подобный полицейский циркуляр весьма колоритно выражал стратегическую линию партии в строительстве «нового» общества. Еще несколько лет назад лидер большевиков страстно говорил о свободе, демократии, народном представительстве и буквально сразу же после прихода к власти становится духовным и организационным наставником формирования полицейского социального режима.

Об этих вещах автор напоминает потому, что после бескровного Февраля на протяжении почти восьми месяцев большевики настойчиво «раскачивали» общество, подрезали жилы власти, ослабляли и разлагали армию, дискредитировали демократические партии под лозунгами, ничего общего не имеющими с их последующей практикой. Выводя сотни тысяч людей на улицы, большевики надеялись таким образом приблизиться к власти, а затем и завладеть ею. Циничный прагматизм: власть любой ценой, неразборчивость в средствах уже тогда не могли не броситься в глаза проницательному наблюдателю.

Ираклий Церетели, один из меньшевистских лидеров, прошедший каторгу и глубоко приверженный социал-демократическим идеям, вспоминал, как 11 июня в помещении кадетского корпуса представители всех фракций Всероссийского съезда Советов обсуждали вопрос о несостоявшейся демонстрации накануне 10-го числа. В своем выступлении Церетели заявил, что «заговор был обезврежен в момент, когда мы его раскрыли… Контрреволюция может проникнуть к нам только через одну дверь: через большевиков. То, что делают теперь большевики, это уже не идейная пропаганда, это – заговор. Оружие критики сменяется критикой с помощью оружия…»{155}.