Лекции по истории Древней Церкви. Том IV

Единая римская империя, обладавшая народами, была фактом эмпирическим. Что это [объединение под римскою властию] было неприятно для народностей, не было проявлением их духа и сил, в этом сомневаться не приходится. Но этой всеобъемлющей империи не доставало [прочно объединяющего] фактора — единства языка. Западная половина империи была латинскою, восточная — греческою, и в этом различии крылся элемент её расторжения. В конце концов, и церковное единство стало чувствоваться более и более слабым: греческий восток не понимал латинского запада и не мог следить за его церковною жизнию, а западу приходилось переводить на латинский язык сочинения с востока.

Эллинизация и греческая культура были основанием политической жизни востока, однако, дело Александра Македонского нельзя считать законченным. В районе греческой культуры, особенно в пределах сирийского языка, семитская народность дала отпор эллинизации. Если города — Селевкия, Антохия и Лаодикия достигли такой степени греческой культуры, что получили греческие названия, и Антиохия гордилась греческою культурою настолько, что императрица Евдокия, супруга Феодосия, не могла сказать ничего более лестного для Антиохии, как то, что «я горжусь тем, что принадлежу к вашему городу и вашей крови», а она была чистокровная афинянка, то в окрестностях Антиохии было далеко не так. При св. Флавиане, когда Златоуст проповедывал, будучи пресвитером, ему приходилось говорить по-сирски. Сирийская речь слышалась и в самой Антиохии; а в деревнях и селах, прямо зависевших от антиохийского епископа, не только народ, но и пресвитеры во время Златоуста не понимали другого языка, кроме сирийского. Из определений Халкидонского собора видно, что многие клирики не понимали греческого языка, и даже один епископ, Ураний имерийский, не знал никакого языка, кроме сирийского. В то время, как большие города восприняли блестящую греческую культуру, в более мелких селениях греческий язык был языком моды и этикета. Правда, сохранилось немало гре{стр. 320}ческих надписей в Сирии, но это не особенно свидетельствует о чистой эллинизации сирийского края, подобно тому, как и надпись на памятнике «Petro Primo Catharina Secunda» не говорит о том, что питерские мещане знают латинский язык. Таким образом, Сирия и осталась страною сирийского языка, и если сирийский язык впоследствии растворился, то только в сродных ему элементах языка арабского.

Таким образом, на восточных окраинах греческое влияние было непрочно. Римское влияние не могло пользоваться симпатиями тем более, что римская власть относилась к этому краю довольно эксплуататорски, и слово «Rh^um^oj^e» — на сирийском языке означало собственно «солдаты». А как христолюбивое воинство обращалось с окраинами, видно из того, что простолюдины относились к солдатам с ненавистью. Из царствования Анастасия известно, как показывает хроника Йешу Столпника, что при персидском завоевании город Эдесса твердо отражал все приступы персов. Когда же прибыли сюда на пост римские солдаты, то своим хозяйничаньем вызвали здесь восстание. Но это и понятно, раз римское воинство, по свидетельству Моммсена, набиралось из различных народов, и оно тем более ценилось в военном отношении, чем более в него входило различных национальностей: эти полудикие варвары легко вызывали восстания. Если что могло объединить окраины с центром, то это единство религии, а раз оно было поколеблено разномыслием, то уже связь с центром неизбежно нарушалась. Некоторые политические деятели ухватились за разномыслие, чтобы, отделившись от Византии в догматическом отношении, создать основание для национальной жизни.