Лекции по истории Древней Церкви. Том IV

Акакий мелитинский довольно прозрачно давал Кириллу понять, что, вступая в общение с несторианствующими восточными, он нарушил постановление Ефесского собора — не дозволять никакого другого вероизложения, кроме никейского символа, — и затем стал в противоречие со своим собственным учением, выраженным в 12 анафематизмах. Кирилл отвечал, что никакого нового символа он и не ввел; но нужно же было восточным очистить себя от подозрения в несторианстве; что от своего учения он не отступил ни на иоту, потому что догматика Иоанна антиохийского, при сходстве в букве, существенно разнится от несториевой по смыслу, что, напр., Несторий учил о двух сынах, а восточные — проповедуют одного, что известные евангельские изречения Несторий приписывал отдельно Богу и отдельно человеку, против чего и направлен один из анафематизмов Кирилла; Кирилл запрещал разделять эти изречения на два лица или ипостаси, отвергать же различия качественных определений Божества и человечества одного и того же Христа Кирилл никогда и не думал, а в изложении веры Иоанна антиохийского только о последнем различии и говорится. Но весьма характерно уже то, что один из знаменитейших сподвижников Кирилла на Ефесском соборе настолько мало пони{стр. 228}мал истинный смысл его богословской оппозиции Несторию, что мог поставить Кириллу упрек за его отношение к восточным. Акакий был прав в том отношении, что воссоединение с восточными через подписание их вероизложения не было предусмотрено на соборе и доводило до кризиса известное постановление о никейском символе, доказывая непрактичность подобной меры.

В послании к своему константинопольскому апокрисиарию пресвитеру Евлогию (44, ol. 37: ’  — ), к Суккенсу диокесарийскому в Исаврии (45/38: , 46/39: ) и Валериану иконийскому (50/44: ) Кирилл разъяснял свое отношение к восточным и несторианству. Он горячо протестовал, с одной стороны, против выводов из его учения прямо монофиситских — в роде взгляда, что по воскресении плоть превратилась в Божество, с другой стороны, заявлял, что в учении восточных: , не содержится ничего более сверх того, что дано в формуле: . Эта последняя Кириллу всегда представлялась наилучшею, а первая лишь дозволенною. В его разъяснениях просвечивает его желание представлять это двойство природ менее реальным, их различие — менее полным, чем это мыслимо на востоке. Там некоторые позволяли себе говорить о этих природ, хотя и соединённых в лице Богочеловека; Кирилл всегда последним пределом двойства ставит только , различие их (как и Феодорит). На востоке с особенным ударением говорили о том, что это различие двух естеств есть, действительно существует; Кирилл предпочитает говорить, что это различие мыслится. Он желал бы, чтобы, мысля об образе единения двух естеств, богослов отвлек свое представление от живого исторического лица Христа, поставил себя в тончайшей абстракции пред моментом их единения, раньше его, — и здесь мыслил их в их естественной обособленности, во всем различии их качественных определений, ’ (ad Acacium). Но раз это единение мыслится совершившимся, тогда следует говорить об одной природе Бога Слова воплощенной, об одном Христе. Это не значит, что это различие теперь прекратилось, но прекратилось право наблюдать это двойство природ, . Кирилл хочет, чтобы это двойство {стр. 229} природ познавали in abstracto, в отвлечении, а не созерцали in concreto, в его осуществлении в живом лице Богочеловека. Это различие должно постигать путем философским, а не наблюдать его исторически.

Для него, как и для его противников, было нечто весьма реальное, оно переходило в . Вот почему он говорит о различии природ или ипостасей, , мыслимом до воплощения; вот почему он ’ комментирует как . Вот почему, с другой стороны, восточные, вооружаясь всеми силами против , отказываются признать и ' (Феодорит). Кирилл (ad Valer.) с полнейшим недоверием относился к выражению Нестория: « », убежденный, что всякое последовательное деление ипостасей на деле непременно разрешится учением о двух лицах. Но основная стихия в понятии , самый коренной его признак, есть , бытие, реальное существование. Поэтому сказать с особенным ударением, что во Христе соединились две действительно существующая природы, значило назвать эти природы , допустить, что , что единосущное нам человечество во Христе , т. е. implicite допустить две природы с ипостасями. Вот где коренится черта некоторого докетизма или номинализма в богословии Кирилла, почему он мысль о действительном бытии двух естеств дает в виде посылок, но не желает облекать его в форму категоричного из них вывода.