Лекции и интервью

Возьмем, к примеру, случай, когда мы рассматриваем сенсорные данные здания, в котором размещается сберегательный банк. Все, что улавливают наши чувства, — это наличие архитектурного строения, которое мы называем зданием, которое само по себе уже является интерпретацией. Однако акт полной преднамеренности, который заставляет нас «видеть» «сберегательный банк», является актом чистой интерпретации, так как, чтобы «видеть» сберегательный банк, мы должны использовать наше осмысление цивилизации. Дон Хуан утверждал, что наша интерпретационная система продолжает действовать потому, что все мы вовлечены в циничные и лживые маневры восприятия, с которыми нам следует покончить. Если только мы не посвятим каждый удар сердца данной задаче, мы и дальше будем оставаться жертвами этого шантажа.

В.: Какова же альтернатива?

К. К.: Знание дона Хуана — это жизненно важный способ покончить с вышеупомянутыми маневрами. Он говорил, что тот, кто считает их существование ложью или выдумкой, еще одним фарсом вдобавок ко всем прочим, тот и оказывается обманутым, ибо таким образом утверждается ценность и нерушимость интерпретационной системы повседневного мира. Единственное, что в таком случае остается нам, — это старость и дряхлость. Один знаменитый в шестидесятых годах проповедник психоделиков не так давно заявил, что открыл до ужаса простой наркотик, позволяющий парить в облаках двадцать четыре часа в сутки, и этот наркотик называется «дряхлость».

Если все, что нас ждет перед смертью, — это старость и дряхлость, значит, общественные установки лгали нам, заставляя верить в то, что наш выбор в повседневном мире разнообразен и необыкновенен. Мечтой дона Хуана было достичь этого многообразия выбора путем отмены эффекта интерпретационной системы. В этом и заключается суть его уроков. Кто бы ни принимался истолковывать их в обстановке аудитории, он остается циником и комедиантом, потому что не существует способа сделать это, не сумев прежде принять нутром концептуальную парадигму дона Хуана. Предлагая идею преднамеренной эволюции, которая сменила бы нашу интерпретационную систему, он предлагает тотальную революцию, имя которой свобода.

С таинственным человеком

Интервью Бенджамина Эпштейна с Карлосом Кастанедой 26 декабря 1997 г.

Вопрос: Почему вы не позволяете себя фотографировать и записывать ваш голос на пленку?

Карлос Кастанеда: Запись — это способ зафиксировать вас во времени. Единственное, чего не должен делать маг, — это становиться статичным, инертным. Статичный мир, статичная картинка — это противоположность мага.

В.: Можно ли считать Тенсёгрити толтекской тайцзи? Мексиканским боевым искусством?

К. К.: Тенсёгрити находится вне политических границ. Мексиканцы — это нация. Говорить о принадлежности было бы абсурдом. Невозможно сравнивать Тенсёгрити с йогой или тайцзи. У них разное происхождение и разные цели. Его происхождение шаманское, его цели также шаманские.

В.: Нашлось бы во всем этом место для Иисуса, для Будды?

К. К.: Это идеалы. Они слишком велики, слишком гигантские, чтобы быть реальными. Они божественные сущности. Один — принц буддизма, второй — Сын Бога. Идеальные существа не могут быть использованы в прагматическом движении. Разница между религией и шаманской традицией состоит в том, что вещи, с которыми имеют дело шаманы, очень практичны. Магические движения являются одним из аспектов такого отношения.

В.: Магические движения — это как раз то, чем вы все время занимаетесь?

К. К.: Не-е-ет... Я был слишком полным, и дон Хуан рекомендовал мне использовать магические движения для того, чтобы поддерживать мое тело в оптимальном состоянии. И в смысле физической активности, — да, мы этим занимаемся. Эти движения усиливают осознание человека, чтобы он смог сфокусироваться на идее, что мы — это сферы светимости, скопление энергетических полей, удерживаемых особым клеем.

В.: Где вы живете?

К. К.: Я не живу здесь. Я вообще не здесь. Я использую эвфемизм «Я был в Мексике». У всех нас время разделено между нахождением здесь и тем временем, когда нас тянет нечто не поддающееся описанию, то, что позволяет нам посещать иные реальности. Но если говорить об этом, то это все начинает звучать очень по-дурацки.

В.: Согласно вашей книге «Дар Орла», дон Хуан Матус не умер, он ушел, сгорел в огне изнутри. Вы покинете мир или вы умрете?

К. К.: Так как я идиот, то уверен, что умру. Я хотел бы сохранить ту целостность, которая позволила бы мне уйти так же, как ушел он, но нет никаких гарантий. Я испытываю этот ужасный страх, что у меня ничего не выйдет. Но я хочу этого, я стараюсь этого добиться изо всех сил.

В.: Я вспомнил, что читал как-то недавно статью, в которой вас называли дедушкой Нью-Эйджа.