Леха

Пьяная и веселая компания, в составе кавээнщиков Артемия Бобикова и Вани Еремеева, каким‑то непостижимым образом умудрилась сбаламутить баскетболиста Рому Кабанова на участие в крестном ходе вокруг ближайшей к общаге церкви. Правда, перед выходом на ритуал, обе местных селебрити, цитируя вымышленные строчки из Нового Завета, убедили непьющего спортсмена причаститься водочкой. В общем, к всенощному бдению, троица отправилась, что называется, «на кочерге». В храме вместо того, чтобы подумать о вечном, православные, невнимательно слушая песнопения, высматривали симпатичных прихожанок, периодически отлучаясь за пределы территории. Там, за сквером, расположился неприметный ларек, в котором азербайджанцы круглосуточно торговали паленым коньяком. Когда, крестный ход закончился и по всем канонам наступило Светлое Христово Воскресение, друзья, прихватив с собой парочку таких же нетрезвых девиц из техникума торговли, подтянулись к источнику согревающих напитков. Купив бутылку «Белого аиста» и шоколадку «Аленка», страстотерпцы и их спутницы разместились на ближайшей скамеечке для продолжения празднества. Спустя половину бутылки к торговой точке подошло двое земляков продавца, при этом неодобрительно одарив взглядом любителей алкоголя. Сильнее всего черные глаза горцев ожгли бедра и коленки барышень, затянутые в прозрачные капроновые колготки. Ваня Еремеев, желая укрепить интернациональную дружбу, воздел пластиковый стаканчик:

– С праздником! Христос Воскресе!

Не успевшие влезть в пространство киоска, азербайджанцы остановились.

– Э‑э… Ты! – самый крупный из них сделал шаг в сторону студентов, – нэт Бога, кроме Аллаха!

Бобиков, не уловив угрозы, наклонился к Ване и по‑учительски, имитируя старославянское, громко сказал:

– Магометане это, братец Иоанн… Пусть ступают с Богом.

– Ну, тогда Аллах Воскресе! – демонстрируя абсолютную потерю нюха, несколько слабоумно воскликнул Ваня.

Вихрь из трех темных фигур – на оскорбление отреагировал и улыбчивый продавец дистиллята – снес выпивох со скамьи на талые сугробы. Девки, визжа, молодыми лосихами, ломанулись через кусты. Драки как таковой не получилось. Оба кавээнщика, получив по славянским сусалам, ушли в глубокие нокауты. За веру же стоял, отбиваясь от неруси, лишь один двухметровый Рома Кабанов. Правда, недолго. С детства тренированные нелегкой жизнью, тридцатилетние торговцы завалили «кабана» и, от души попинав, ушли в свой ларек.

Кряхтящее православное воинство с горем пополам добрело до общаги. На кухне, сердобольные филологини, отмыли бойцов. Бобиков, сумевший сохранить в бою святое – початый пузырь – разлил остатки коньяка. Все молча, не чокаясь, выпили. Девушки смотрели с состраданием.

Кабанов, осторожно потрогав распухший нос, вздохнул:

– Я‑то зачем поперся с вами… Я ж некрещеный.

Вот и сейчас отзвуки коридорной суеты, породив воспоминания о печальном финале пасхальной пьянки, заставили Леху улыбнуться.

Иллюстрацией, к пришедшему на ум воспоминанию, в распахнутой двери комнаты возник Бобиков, собственной персоной. Был он, что называется, в состоянии грогги, с хмельной улыбкой, однако не теряя связи с реальностью.

– Здравствуй, о повелитель развратных дев и атлетичных юношей, – с порога принялся кривляться главный по КВНу, – идущие на пьянку приветствуют тебя!

– Здорово, вождь алкоголиков, – буркнул, подавая руку Леха. Он не был предрасположен к шуткам, каждый выход на смену в ночной клуб заметно утяжелял его состояние. Да и двухмесячное пребывание близкого друга на вологодском централе, позитива не придавало.

Бобиков, оценив состояние Малыгина, сдернул с лица маску шоумена и присел на край кровати.

– Тут такое дело… – он оглянулся на дверь и понизил голос, – давно хотел тебе рассказать, но… хрен знает, что тебе с этим знанием делать…

Леха напрягся. Почему‑то подумалось, что Бобиков, известный ловелас и общажный дефлоратор, может сообщить ему что‑то пошлое про Таню. Кулаки сжались сами собой, он, распрямившись, оторвался от процесса шнурования кроссовок.

– Я про Димона… – Артемий, почувствовав нервное состояние собеседника, анонсировал тему, – я ведь был в «Джеме», когда менты облаву устроили.

– Я тоже там был, но тебя что‑то не помню… – Леха усомнился.

– Так ты по залу трудолюбивым муравьем суетился, – парировал аллегорией Бобиков, – а я, тихо‑мирно, за столом «Балтикой» наливался. За крайним, ближе к стойке бара.

Леха пожал плечами и выжидательно уставился на товарища.

– Когда ты, как лось, сквозь толпу из кухни ломанулся, – продолжал тот, – я подумал – драка опять и значения этому не придал. Но через минуту из кухни ниндзи вывалились и начали метелить всех лиц мужского пола. Меня, сволочи, за волосы вытащили из‑за стола и на полу распяли. Пивом облили…

Малыгин улыбнулся напускному трагизму в голосе рассказчика и его глиссаде по ниспадающим локонам.

– Зря вы смеетесь, молодой человек, – деланно покривился Артемий, – художника может каждый обидеть…

– Ближе к телу, Пикассо, – поторопил Малыгин.