Лёха

– Замри! – шепнул реконструктор, когда мотоцикл тарахтел уже рядом. Лёха послушно замер, потому что точно знал – маньякам нельзя перечить и, попав в руки террористу, надо выполнять все его требования, так во всяких рекомендациях рекомендовали. Но все-таки искоса стал глядеть, чуть подняв голову и видя кусок дороги сквозь листву. Байкер поразил куда больше, чем сосед с ружьем. Впрочем, он явно был из компашки этого соседа, потому что, хотя был густо покрыт дорожной пылью с ног до головы, словно его в пыли этой катали, но и характерные сапоги с короткими голенищами и поблескивавшая сквозь слой пыли каска, очертаний, словно у американских морпехов, тем более болтавшийся на спине автомат и здоровенный гофрированный цилиндр – все четко соответствовало форме немецкого солдата Второй Мировой – точь-в-точь, как в разных компьютерных играх. Слет реконструкторов тут, что ли? Мотоциклист встал как раз в просвете между ветками, осмотрелся, потом поднял вверх, на край каски с глаз дурацкие старомодные очки, огляделся. На покрытой слоем пыли физиономии странно смотрелась полоска чистой кожи с глазами. Мотоцикл тихо порыкивал. Запыленный реконструктор слез с него, обошел по следам Лёхи – от него в траве осталась видимая полоса, поглядел на труп богомолки, потом наклонился, повозился, поднявшись повертел перед глазами какую-то маленькую вещичку, блеснувшую на солнце желтым тугим солнечным зайчиком, внимательно осмотрел еще пару мест, где кто-то валялся в траве, огляделся по сторонам, сел на свой агрегат, нацепил очки и явно довольный покатил дальше, оставив пыльный хвост.

– Вставай, пора ноги уносить отсюда! – хмуро велел парень с винтовкой.

Совершенно очумевший Лёха послушно встал и пошел туда, куда ему показал штыком реконструктор, полагая, что теперь уже ничему удивляться не будет. Дальше он все-таки удивился дважды – когда оказалось, что за ними в кустах стояла живая корова, пузатая, рогатая с черно-белой шкурой, такая-же как и валявшиеся у дороги, только живая и когда парень приказал ему поднять из травы и нести тяжелую зеленую каску, полную белой жидкости. Лёха не сразу допер, что это молоко.

– Расплескаешь – набью морду! Давай двигай вон туда и аккуратно! – приказал сумасшедший реконструктор. И неожиданно ласково добавил:

– Умница, Зорька! Ну, пошли красавица, пошли!

Лёха обернулся и все-таки хмыкнул грустно – очень уж нелепая кавалькада получалась – впереди он с каской, полной теплого молока, следом корова и замыкает реконструктор…

Боец Семёнов

Жрать хотелось, как из пушки. После разгрома роты прошло уже двое суток, потому все, что имелось в заначке, кончилось. У других, тех, кто помогал тащить тяжелораненого взводного Уланова, тоже харчей не осталось, да что там – Петров вон сидор свой даже посеял. Хотя, половине роты повезло еще меньше – остались вместе со своими вещмешками в полузасыпанных стрелковых ячейках. Так что Петрову еще можно сказать свезло. Зато у него шинель была совершенно целой, а вот сам Семёнов недоглядел и по его шинельке прилетело густо, осталась от скатки считай половина. Ехида Петров порекомендовал из огрызка «польта боевого» сделать коврик-половичок, что возьмешь, горожанин потомственный, ему бы все зубы скалить. Ну да зубы-то он скалить умел, а вот с лесом не знаком, потому пришлось идти «на фуражирование», как называл такое действо по – старорежимному взводный, именно Семёнову. Поиск не порадовал – по дорогам катила на восток немецкая армия, в деревушке, куда с задворков сунул нос Семёнов, вовсю хозяйничала какая-то немецкая тыловая часть, стояли грузовики, сновали солдаты и услышанный за короткое время несколько раз поросячий предсмертный визг, ясно давал понять – пируют, сволочи. Да и вообще признаков веселья было куда как достаточно – и пиликанье губной гармошки и гомон, в который вплетались и веселые женские голоса…