Лёха

– Вот, дикий человек Маргадон – а и то, как человек – про себя сказал Лёха и кивнул своим мыслям. И реалистичная картинка жуткой одинокой гибели умирающего раненого с ампутированными ногами как-то поблекла, стала не такой стереоскопичной, режущей, появились другие мысли, отгонявшие жуть на периферию сознания. Например, захотелось поесть. Без Семёнова как-то это показалось нехорошо, потому сделали тихий аккуратный костерчик и не спеша сварили очень жиденький супчик, потратив остатки провианта.

Когда суп был готов – даже, пожалуй, трижды готов и уже вечереть стало, появился, наконец уставший лазутчик. Вид у него был хмурый и какой-то непривычно потерянный.

Боец Семёнов

Товарищи помалкивали, не лезли с вопросами, только поглядывали вопросительно, хлебая по очереди пустой супчик. Видели, что не в себе вернувшийся с разведки, потому давали время в себя обратно придти. Было б что опасное – так уже бежали бы по лесу, а раз сидят, супчик не торопясь хлебают, то что-то другое. Это как раз и озадачивало, потому, как все трое знали – вывести выдержанного крестьянина из равновесия сложно. Проявил уже себя Семёнов так, что вполне заслуженно стал если и не командиром маленькой группы, то уж вожаком – точно. Ну как минимум старшиной группы.

И сам боец это чувствовал, знакомое это было ощущение, дома такое было, когда главой семьи стал. Домашние могли и поворчать и покапризничать, но как что сильно важное было – тоже вот так же поглядывали, выжидая, что разумное скажет старший в семье, глава. И сейчас спутники очень напомнили семью, только, конечно, жена и дитя посимпатичнее были, можно было и полюбоваться, душой отдохнуть, а тут глядя на осунувшиеся щетинистые физиомордии товарищей, сразу в голову лезло, что жрать нечего совсем, последнюю еду, для объема сильно разведенную кипятком доедают, ночи холодные, а ни одной шинели на четверых, и с оружием мышкины слезы, и с оружием – и особенно с патронами. А путь долог, и опасностей чертова прорва, начиная с вездесущих фрицев и кончая простой простудой, которая в таких условиях не то, что из строя вывести может, а и в землю уложит легко.

И ничего другого, чем выходить к деревням, не оставалось и хорошо еще, если обменять есть что. Оно, конечно, могут добрые люди и за так покормить, но это не по-мужски – побираться, словно нищебродам каким. Да и давно известно было – чем богаче дом, тем люди в нем скупее, снега зимой не допросишься, а у бедных последнее брать, пользуясь их добротой… Нехорошо, в общем. С другой стороны шинели в лесу не растут, да и с харчами не фонтан, можно конечно щавеля с грибами набирать, только не та это еда, чтобы на ней сидючи, воевать в полную силу, так, только чтобы ноги не протянуть. Нормальная еда нужна. Хлеб нужен, крупа, мясо. Иначе будут отощалые бойцы ни к черту не годны, разве смогут – ноги таскать. И то еле-еле, как осенние мухи. А это на войне погибельно.

Одно только и порадовало за все прошлое время – что перестал мучиться Семёнов мыслями о том, что надо бы этого потомка Лёху убить. Были такие мысли, не только у Петрова, не только. Ненависти или там зависти к сытенькому, пухлому Лёхе боец никакой не испытывал, но страшно боялся, что попадет этот источник знаний в чужие руки и получит страна лютый и неисчислимый вред от безответственной болтовни Лёхи, а вместе со страной, понятное дело, этот лютый вред ударит и по родне, и по семье Семёнова. И этого допустить было никак нельзя. Ведь ценное оборудование уничтожают, если его вот-вот враг захватит, чтобы не служило оно врагу. Насмотрелся уже Семёнов за время своей короткой военной карьеры как карты с документами жгут. Склады взрывают. Машины ломают. От пушек прицелы и замки прячут, а у винтовок выкидывают затворы и отбивают приклады. Вот и Лёха получался таким особо ценным имуществом – как карты, документы, радиостанции, оружие, те же танки, наконец. Особенно эти мысли Семёнова ели, когда загремела вся компашка к немцам в плен. В первую ночь несколько раз уже было совсем собирался с духом, чтобы придушить похрапывающего рядом потомка, но так и не смог. Не смог – и все тут. Сейчас радовался той нерешительности своей и тому, что Лёха вот сидит супчик хлебает. Все-таки правильно почуял тогда, что этот недотепа – все – таки свой. Спроси если кто, что для Семёнова было это волшебное понимание – свой – чужой, наверное, не смог бы это боец внятно объяснить, как не смог бы объяснить всякие отвлеченные заумные понятия вроде любовь, гражданский долг или в том же духе. Но если кто для Семёнова становился своим – то вреда своему никакого боец не мог нанести, это в нем было вложено давным – давно, из замшелых косматых времен, когда выживание было самой главной целью и человеку, у которого не было «своих» выжить было невозможно. Потому тогда еще это понимание было вколочено в разум людей, на уровне инстинкта, вшито намертво в подсознание. Без своих – никак нельзя. На них только и можно рассчитывать в серьезном деле, а война – это куда как серьезное дело.