Лёха

— Так вот смотри! — сказал собеседник и дал в руки пачку листков разного размера. Такие Семенову уже попадались, просто сразу столько и так много разных не было. Видно коренастый и его компания постарались, собирая все листовки, которыми немцы посыпали советские войска. Лежащая сверху и впрямь инструктировала просто и доходчиво как надо сдаваться в германский плен, надо только громко крикнуть «Штык в землю», «Сталин капут» и с поднятыми руками выйти к германским военнослужащим. Одна такая листовка была пропуском для любого числа сдающихся. Хоть целым полком иди. Обещалось хорошее обращение со всеми пленными и особенно хорошее для тех, кто сдастся добровольно и без сопротивления. Таким обещалось — письменно — работа по специальности, усиленное кормление и много всякого хорошего.

— Ты читай, читай, просвещайся, колхозный. Авось и поумнеешь. Немцы — культурные, цивилизованные люди, арийцы. Они если пообещали — то выполнят все до копеечки, люди чести, не коммуняки сраные — торжественно и громко сказал квадратномордый. Окружающие группку пленные отреагировали по-разному. Кто и не повернулся даже, а сидевший поодаль сержант-танкист в прогоревшем дырами комбезе негромко, но зло сказал, как плюнул:

— Громче старайся, глядишь, и дадут тебе немецкий башмак поцеловать, гнида. Жопу свою лизать не дадут, конечно, рожей ты не вышел, но башмак, может, и дозволят почеломкать. Будет тебе праздник на всю жизнь! Детям будешь хвастать. И внукам. Если доживешь.

— Ну, ты наглый как колымский пидарас! — вскипел моментально квадратномордый, порываясь встать, но как-то не слишком настойчиво.

— Тебе виднее, я с пидорасами не общался — еще более зло, но так же внятно сказал танкист.

— Сядь и заткнись! — одернул соседа коренастый, словно бы испугавшийся его порыва. К удивлению Семенова кипевший праведной яростью хам тут же утих. Коренастый запоминающе поглядел на танкиста, тот ответил тем же. Тогда коренастый сказал уверенно:

— Это мы еще посмотрим, кто немецкие башмаки целовать будет. А мы жидовскую власть и жидов защищать не намерены, пусть жидовня дураков в другом месте ищет. И потому нам немецкие солдаты руки пожали как равным. А вот таким, кто на Сталина с жидами надышаться не может — тем немцы скоро устроят праздник.

— Ишь как, даже поручкались, не побрезговали, значит? — оскалил зубы сержант-танкист.

— Ты зубы то спрячь, не люблю я, когда зубы скалят — огрызнулся коренастый. И, видя, что многие пленные смотрят на их перепалку сказал погромче:

— Да, мы когда сдавались в плен, немецкие военнослужащие нам пожали руки! Как равным! Это большевики рукопожатия отменяли. А наши освободители — нас за людей держат и понимают! Они настоящие мужчины! Не этой жидовне чета! Я себя давно человеком не чувствовал под гнетом большевиков, а теперь я — Широпаев — человек! Настоящий русский человек Свободной Руси!

— Король свободной Руси Широпаев Первый! Кланяйтесь, пока не поздно, а то завтра погонят нас как скотину, не успеете порадоваться. Тебя-то, небось, сразу в Москву, короновать, а? — иронично заметил танкист.

— Москва? Жидотатарский город, к черту ее снести надо! Ничего русского там нету. Один вред от Москвы всем русским! Исконная Русь — это Новгород Великий, а вся остальная Рассея — это азиатчина — уверенно ответил коренастый. Спорщик — танкист очень сильно удивился. Сидел, удивленно покачивал головой. Семенов тоже не вполне понял, о чем речь. С чего это Кострома, Ярославль или, к примеру — Вятка — жидовская татарщина?

— Чушь! Киев — мать городов русских. Там — Русь! А все остальное — это нерусь! — так же убежденно заявил квадратномордый и надулся от гордости. Тотчас отозвался сидевший рядом с ним кривоногий мужичок, заявивший, что Киев — самое жидовское гнездо и есть. А если уж смотреть Русь — так это там, где мы, казаки, на югах! И если б не жиды с Троцким, то корню б казацкому перевода бы не случилось.

— Ты ж говорил, что казаки не русские? — удивился коренастый.

— А что — хохлы русские что ли? — ответно изумился кривоногий. Тут возмутился тот. С квадратной мордой.

Спор, возможно бы, и продолжился, но на шум обратил внимание немец, сидевший за пулеметом и ему это не понравилось. Он негромко, но увесисто прикрикнул:

— Ruhe!

Что он сказал, было непонятно, но сейчас же все спорщики притихли. Только неугомонный танкист негромко, но ядовито припечатал:

— Ишь, судьбы страны уже порешали, свободные люди, а стоило немецкому ефрейтору прикрикнуть — сразу языки в жопы засунули, храбрецы освобожденные!