Лекарь-воевода (части VII и VIII)

Однако время шло. Реки вошли в берега, дороги просохли, пора собираться в путь. Невольно одолела грусть. Привык он ко всем, знал каждого уводьца. Особенно жаль больных: уйдет он и лишатся они надежды на обязательное исцеление. Правда, все травы он отдаст Кулине, местной знахарке, но его самого тут не будет…

Нередко Климу приходилось ночью идти к тяжелобольному. Поэтому и на этот раз он не удивился стуку в окно. Вышел за ворота, из тьмы умолял хриповатый голос:

– Клим Акимыч, окажи божескую милость, поедем. Тут недалеко, верст пять до заимки.

– Ну куда ж в такую темь. Дороги не видать, – оборонялся Клим, отлично понимая, что все же придется ехать. – Кто болен-то?

– Батя. Отец мой. Животом мается. Окромя воды, ничего не принимает. За тобой послал. Говорит, на колени становись, умоляй, чтобы приехал. Хоть боль немного снимет, и то хорошо.

– Знаю болезнь твоего бати, ничем не помогу. Ну, ладно, едем. Пойду соберусь.

Ночь, ни зги не видно. Телега поскрипывает, лошадь фыркает, и рядом темный человек, закутанный в свитку. Перебрели Уводь. На воде немного светлее было, въехали в лес, и опять темень. Вдруг качнуло телегу: в нее беззвучно сел еще один темный человек. Климу такая тишина не понравилась, но он промолчал.

Ехали часа два. Над лесом посветлело небо. Стали видны хмурые, сонные лица спутников. Правил молодой, безбородый. Подсел в лесу пожилой, лохматый. Клим видел его в профиль, и, хотя было еще не очень светло, этот человек показался ему знакомым. К нему и обратился он:

– Так куда же меня везете? Проехали уж верст десять.

– Куда надо, туда везем, – буркнул тот и отвернулся.

– Раз так, я схожу и пойду обратно.

– Не надо, дед, свяжем.

– Вон как! – Клим поудобнее устроился и постарался задремать.

Вторая неделя прошла, а Клим не возвращался. Бабка Маланья пошла к Захарию, рассказала, как увезли лекаря, и спросила, может, молебен отслужить за упокой.

– За упокой нельзя, он жив, наверное. Скажи, Маланьюшка, он вещички свои все захватил?

– Не, батюшка. Все как есть осталось. Взял только малый короб со снадобьями.

– Значит, вернется, – успокоил ее поп.

Из церкви Маланья пришла к себе на двор, смотрит, на крылечке сидит старичок седенький, в белой рубахе по колена, сидит, бороду поглаживает. Увидел ее, обрадовался:

– Заждался совсем! Где ж ты так долго была?

– В храме Божьем.

– А старик где?

– В лес за лыком пошел. А тебе-то чего надобно?

– Мне все едино, что ты, что старик. Зови в избу. Видел я, что дверь не заперта, а войти побоялся.

В избе он перекрестился как положено и негромко так:

– Привет тебе, Маланья, от Клима.

– А! Слава богу! Жив! Я уж хотела…

– Жив, жив. Да вот приехал в лес лечить других, да сам захворал. Меня прислал. Просил забрать… Вот тут у него книжечка есть… – Старичок подошел к божнице и достал «Травник», завернутый в холстинку. – Вот эту самую книгу. Так уж я ее возьму, отнесу ему.

– Я не знаю как… Верить тебе аль нет?

– Верь, а как же! Так Клим может в лесу долго задержаться. Просил вам со стариком передать. – Положил на стол два серебреника.

– О! Дай Бог ему здоровья хорошего! Может, вещички какие ему нужны?

– Нет, ничего не надо. Велел травы отдать знахарке Кулине. Отцу Захарию скажи, чтоб его не поминал лихом. Ну, вот и все. Проводи меня.

Вышли, прошел будто своим огородом. Столкнул челночок в воду, переплыл на другой берег, и как не было его. Однако ж два серебреника остались.

15

Телегу затрясло на корнях, сильно тряхнуло. Клим проснулся, сел, протер глаза. Солнце уже на первой четверти неба, сквозь вершины деревьев проглядывает. Значит, спал часа два. Неплохо. Кругом лесная глухомань, дорога среди кустарника прорублена, следы мало заметны. Лошадь устала, еле-еле плетется нога за ногу. Мужик повернулся к нему:

– Верно говорят в народе, Клим: у тебя грехов нет. Неизвестно кто, неизвестно куда везут тебя, а ты спишь, похрапываешь!

– А что мне делать остается? Было за что убить, давно расправились бы. Грабить у меня нечего. Значит, понуждился я кому-то. Да и тебя, Микола, узнал я. Пользовал я тебя ту зиму, медведь помял тебя лихо. Лучше скажи, Микола, долго нам еще трястись?

– Да нет, маленько еще… А я думал, запамятовал ты. Ведь многих пользуешь. Вот и подъезжаем.

И тут открылась давно знакомая картина: землянки, костры, люди, одетые во что попало, с ножами у пояса, у иных сабли. Лошади под седлами, телеги, гвалт, как на ярмарке; полагал, не придется больше видеть такое, ан довелось.

Остановились около одной из землянок. Из нее вышли старые знакомцы: Неждан, совсем седой, ростом еще меньше стал, Сургун, этот нисколько не изменился – худой, подвижный и седых волос не прибавилось, Хлыст и еще трое из прежней дружины Кудеяра. Среди них Фокей, кудрявый, неунывающий. А вот и Кузька-лекарь! Усы, борода, а лицо радостное, как когда-то у мальчонки Ничейного.

Глядят на Клима, кругом обходят – он и не он! Диво дивное!

В землянке свечи горят. На нарах бледный, худой Демьян, тень прежнего Демьяна. Поцеловал его Клим, рядом сел, за руку взял, держит.