Лейб-агитация

— аналитиков, в чьих головах идеи рождаются не следствием мышления, а случайно;

— общественных и политических деятелей, об которых, как о каменную скалу, разбивается принцип вменяемости;

— радиостанцию, жестокий пример того, как не надо местным интеллигентам браться корчить интеллектуалов;

— и журналы, в которых научная жизнь идет заведенным порядком: “Один напишет вздор, другой — на вздор разбор”.

И с таким-то багажом вы спешите на поезд в светлую даль? Еще и пошлину за кучу мусора платить не хотите? Ах, вам нечем платить, потому что вам самим не платят? А вы знаете, школьные, например, учители, почему вам не платят? Попробуйте отнестись к этому как к возмездию.)

Да; кто будет решать? Может, электорат, который еще правее партии власти? Для которого даже Николай Павлович излишне жантилен, а требуется простодушно кровожадное рыло? Кого выберут малообразованные и грубоватые помещики средней руки, богатые, жестокие самодуры, неграмотные степные короли, владельцы трех-десяти душ, напуганное слухами о реформе дворянство минус цвет дворянства? А истинные чаяния некрупного чиновничества? А истинное его лицо, изображенное Григоровичем в “Лотерейном бале”, коллежский секретарь, тринадцать лет прослуживший в Петербурге, который “исправен к службе, хороший отец семейства, плохо знает грамоте и необыкновенно склонен к спекуляции”. (Герцен комментирует: “…и посмотришь на этого сального протоколиста, который кланяется в ноги исправнику, стоит, дрожа, перед губернатором, — ведь это одна комедия: он равно смеется в душе над исправником, как над губернатором, он обманывает их подлостью, и они не имеют средств миновать ‹…› Ни один закон, ни одно распоряжение не минует мелкого чиновника, а он-то и обрежет крылья министерской фантазии”.) А Россия как таковая? Купечество, мещанство, армия, духовенство, крестьяне — хотя бы государственные, — кто их спросит, да и о чем их, если честно, спрашивать, когда речь идет о том, кто их обуздает. Я бы давно-предавно сделал выборы цензовыми — и смерть популизму! Пока он нас самих не свел в могилу.

(Кстати сказать, СПС образом своего злополучного самолета — помните ролик? — погубил золотую мысль: не в свои сани просьба не садиться. Статочное ли это дело: доверить кухаркам, свинаркам и школьным учителям выбирать главу государства? Невообразимо трудно проглотить предположение, что именно Хакамада и Немцов призваны управлять кое-чем покрупнее кастрюль, — но ведь обучатся их потомки к пятому колену хоть чему-нибудь?

Вопрос вопросов у всех режимов один: как гуманно держать в узде чернь, при этом не зажимая чрезмерно образованный слой. Но во власти есть нечто мистическое: она каждый раз обуздывает не тех, кого следует. Указ о принудительном патриотизме (неужели нельзя пощадить родину?), указ о принудительном православии (неужели нельзя пощадить православие?), манифест о перегибах либерализма в учебниках истории — скоро последуют билль о б…ях и парламентский акт о единообразии ночных горшков и их содержимого (и тогда понос будет актом гражданского неповиновения), — что вы делаете, ребята? Вы же воспитываете себе врагов из лояльных граждан и шестерок — из морально неустойчивых. Какую такую Вавилонскую башню будете строить: враги — инженеры, шестерки — прорабы, власть — в орлиных гнездах подальше от строительства. Впрочем, гнезда вас не спасут. Как сказал мой архетип, Е. В. Базаров, русский мужик Бога слопает.)

Так называемому декабристу Батенькову в его каземате впервые в 1844-м дали газеты; он увидел в газете имя Клейнмихеля; ему стало дурно. Родственники и друзья декабристов (декабристы ведь еще живы где-то во глубине руд, даже из-за них время от времени совершаются на большой земле скандалы) могли бы, допустим, проголосовать против всех, — и не только они, но многие люди с хорошей памятью и безрадостным сердцем. А вот Пушкин? За кого бы голосовал Пушкин, доживи он до выборов 1844-го? Хочется верить, что в высокоторжественный день у него бы нашлись дела поважнее. Наше всё к концу жизни стал личностью асоциальной, если не антиобщественной и додумался до того же, до чего додумался — тоже напоследок — Карамзин:

“Для существа нравственного нет блага без свободы; но эту свободу дает не Государь, не Парламент, а каждый из нас самому себе с помощью Божией”.