Легковерие и хитрость

Следствием сих размышлений было то, что Эмилия решилась не говорить ни слова Эрасту и ожидать, что он скажет; а как Эраст молчал, то Эмилия и обвиняла его в душе своей. Будучи нежна и чувствительна, мнимый поступок мужа не истребил в ней любви, но сделал ее задумчивою и рассеял природную ее веселость. Одно слово Эмилии – и все бы могло объясниться; но оскорбленное самолюбие одно вопияло в сердце и препятствовало ей входить в объяснение.

Эраст, любя Эмилию и признавая в душе своей себя совершенно невинным, сокрушался о ее холодности. Несколько раз просил он сказать причину такой перемены. Слезы были обыкновенным ее ответом. Эраст, не могши ничего узнать от жены своей, прибегнул к посредству другого и открыл Эдмону горесть свою. Эдмон только того и ожидал.

– Мой друг, – сказал он с притворным соболезнованием, – мой друг, это натурально. Эмилия молода, хороша, мудрено ли, что она сделалась задумчивою? Может быть, кто-нибудь нашел путь к ее сердцу. Посмотри прилежнее, и ты найдешь причину ее тайной горести.

– Нет, нет, Эдмон! Грусть Эмилии должна происходить от другой причины. Я знаю ее чувства. Ты был всегда мало уверен в добродетели женщин; но Эмилия не такова: она добродетельна.

– Не спорю, мой друг, – сказал Эдмон, – но женщина всегда женщина, то есть творение непостоянное, слабое. Несчастлив тот, кто много надеется на женское сердце, эта крепость сдается на капитуляцию первому счастливцу.

– Эдмон, ты обижаешь ее, я не простил бы тебе, если бы не знал всегдашнего образа твоих мыслей.

– Прибавь, справедливого, – сказал Эдмон, – ибо в этом случае, зная хорошо женщин, я не могу ошибаться.

– Согласен; но Эмилия?..

– Эльвира или Эмилия – все равно. От госпожи и до служанки, – продолжал Эдмон, – все женщины имеют одно в предмете: нравиться. Разумеется, что одеваются и румянятся не для мужей. Самая пламенная страсть в брачном союзе превращается в холодную дружбу. Для дружбы не нужно ни румян, ни бриллиантов. Монтань говорит, что друг мне мил для того, что он – он, я ему мил потому, что я – я. Напротив, женщины одеваются для того, чтобы привлечь внимание.

– О! Уже ты слишком строг, – сказал Эраст.

– Ничуть, – продолжал Эдмон, – это истина. Сперва женщине захочется быть любезною в обществе, а там привлечь особенно чье-либо внимание, а там… и не увидишь, как любовь вкрадется в сердце, а там…

– Нет, мой друг, нет! – сказал Эраст, – ты говоришь все о женщинах обыкновенных, но Эмилия?..

– Согласен, – отвечал Эдмон, – что Эмилия не похожа на обыкновенных женщин; но это самое может родить желание победить ее. Та победа приятнее, которая труднее. Женщину также много побеждает привычка. Если бы я был женат и жена моя была всякий день вместе с молодым, любезным человеком, каков, например, Милон…

– Милон? – спросил с удивлением Эраст.

– Да, если бы, говорю…

– Эдмон! – сказал Эраст, – это делается для меня непонятно: говори яснее или молчи.

– Мой друг, – сказал Эдмон, – я поставил Милона только в пример, впрочем, если бы он и чувствовал страсть к Эмилии…

– Милон? Страсть к Эмилии? Нет, Эдмон! Ты не знаешь жены моей или слишком ожесточен против женщин, Эмилия добродетельна. (Эдмон коварно улыбнулся.)

– Что значит эта улыбка, – продолжал Эраст, – она привела в содрогание мое сердце. Скажи, объясни мне…

– Чего ты требуешь? – сказал иронически Эдмон. – Эмилия добродетельна, ты знаешь!

– Нет, Эдмон! – прервал с жаром Эраст. – Здесь шутки не у места. Где страждет честь, там шутки не у места. Заклинаю тебя именем дружбы, скажи, что значат слова твои? Неужели я должен подозревать Эмилию в неверности?

– Подозревать? – сказал Эдмон. – Бедный муж! Узнай больше: Милон есть счастливый любовник жены твоей.

– Как? – вскричал Эраст. – Милон! Но почему ты знаешь?

– Я скажу тебе, но клянись сохранить тайну. Несколько дней тому назад я вошел нечаянно к жене твоей и увидел… Милона в ее объятиях! Я хотел уйти, но Эмилия меня видела, и вот причина ее грусти.

Пусть вообразят себе все бешенство Эраста. Эдмон был друг его, он говорил с таким невинным лицом, с каким говорят истину; мог ли он ему не верить?

– Я прошу тебя только об одном, – продолжал Эдмон, – умерить гнев свой и не говорить ни слова Эмилии. Она не рождена порочною, и время обратит опять к тебе ее сердце.

Эдмон очень знал, что пылкий Эраст не выдержит ни минуты, но он употребил сию хитрость для того, чтобы дать более правдоподобия своей лжи.

Эраст, пылая нетерпением, взял шляпу и пролил луч радости в сердце Эдмона, который был вне себя, найдя случай отмстить за свою обиду. Эраст, опомнившись несколько от первого гнева, решился не говорить ни слова жене своей. В таком расположении приехал он домой; но тут уже самый случай помог коварному Эдмону. Идучи к жене, Эраст встретил Милона, который выходил от нее. Весь жар ревности закипел в Эрасте, и он не мог уже скрыть своего бешенства.

– Мой друг! – спросила с беспокойством Эмилия. – Что с тобою сделалось? Ты так бледен, так расстроен! Не случилось ли чего с тобою?

– Мудреный вопрос, Эмилия; порок еще гнуснее, когда он прикрыт личиною невинности!