Легко

По-своему, больше хочется встретить каких-нибудь непредсказуемых людей, чем такую неожиданную пропасть. А что случилось бы, не почувствуй я вовремя, что моя стопа наполовину повисла в воздухе? Если бы не замер? Почему это не огорожено? Потому что, если такие опасные ямы действительно не огорожены, можно действительно погибнуть, совершенно по-дурацки, ну совершенно по-дурацки. А другие будут потом только говорить, какой же он был кретин, не смотрел под ноги, сам виноват. Просто ходил, не включая голову. И свалился. Смотри, что за дурак. А ты все еще стоишь у края, удары сердца отдаются в голове, все царапины от идиотских веток жгут, всё так же, как раньше, только немного кружит голову, поскольку так и не можешь до конца осознать, что могло бы с тобой случиться. И от кое-чего еще.

Музыка пропала.

Эта идиотская музыка пропала.

Не может быть.

Все вместе теряет всякий смысл. Вообще всякий смысл. Мы тут потели, шатались по этой лесной глухомани, в темноте, расцарапались до крови, и вдруг оказывается, без всякого смысла. Просто так. Вот где мы оказались. У меня все тело чешется. Да еще этот пот.

Похоже, эта самая низкая точка падения в моей карьере.

Ничего больше нет. Вообще ничего.

Везет как покойнику.

Шулич: Вы слышите то же, что и я?

Агата: Не знаю. Что?

Я: Я ничего не слышу.

Это я выдавил из себя с большой мукой. Может, теряю инстинкт?

Какого черта, теряю инстинкт.

Тут я даже начал ругаться. Это правда.

* * *

Шулич: Черт его возьми, мы снова на старте.

Я устал, устал настолько, что уже не знаю, что сказать. Просто иду. Просто передвигаю ноги. Там была какая-то идиотская поросль, какой-то можжевельник или что-то, только без ягод, идеальные кусты, чтобы человек спотыкался и падал. Абсолютное бездорожье. Ясно, что здесь никогда никого не было. Повсюду сломанные ветки, которые, если на них наступишь, совершенно неожиданно ломаются, издавая звук, похожий на выстрел. Опять трава, уже знакомая. Дом. Не знаю, почему я не сажусь на корточки, так, как Агата, но у нее есть причина. Младенец начинает сопеть, она открывает ему лицо, в любой момент достанет свою огромную потную сиську и даст ему на потребление. Хожу вокруг машины. Хожу вокруг машины, которая сейчас действительно какая-то особенная, и все мы, все стали немного особенными, такая особенная маленькая компания, так сказать, компания со специфическими потребностями. Даже если у нас такая красивая машина, не только такая, с которой сняли колеса, этих колес нигде больше нет, плюс еще то, что ее поставили на кирпичи, под каждой осью симпатичная стопка кирпичей. Здорово над нами потешаются. За это время могли бы успеть и больше, только, по-видимому, хотели оставить что-то на потом, очевидно, на самый конец. Так что сейчас машина зафиксирована монументально, как на фабрике, как будто на неком конвейере, — искусственная инсталляция посередине Кочевского Рога. Единственные зрители — это мы.

А может, и нет. Может, мы тоже только часть инсталляции. Вообще нет желания сильно распространяться по этому поводу.

Моя красная куртка из гортэкса вся испачкана, удивительно, что какая-нибудь здоровая ветка ее не разорвала, но качество остается качеством. А грязен я, как какой-нибудь цыган, стопроцентно.

Я: Ну, что-то новенькое, не правда ли.

Шулич смотрит на меня с долей иронии. Будто я во всем виноват. Он же полицейский, на него мы возлагали надежды, а он на меня смотрит, как будто еле сдерживаясь от смеха. Мол, разве я не предупреждал.

Шулич: Да, машина действительно выглядит хуже, но зато мы живы остались.

Агата снимает слинг с плеч, кладет в траву и начинает заниматься ребенком. Он по-прежнему не капризничает, не плачет, невероятный ребенок. Не мой.

Я: Да, вам тоже не за что объявлять благодарность.

Шулич: Вы хотите мне что-то сказать?

Я только смотрю на него. Черт его возьми, он еще протестует. Остались без машины, являющейся собственностью министерства внутренних дел, гражданской машины Ксара Пикассо, и кто-то за это должен будет ответить. Я, что ли? На это ты намекаешь?

Я: А что, вы думаете, я хочу вам сказать? Вы же сами все видите, не так ли? Что тут говорить?

Шулич: Да нет, просто так, просто как будто какая-то враждебность в воздухе.

Я: Да что вы говорите.

Могу на него только смотреть. Стоит здесь передо мной, как герой, как будто в дверях какого-нибудь люблянского кафе, и улыбается: облава. Всем к стене, руки на стену. Только со мной облаву ты не будешь делать. Сегодня твоя задача была сопровождать меня и позаботиться, чтобы все гладко прошло. Обеспечивать поддержку. Я нашел решение, нужно было его просто выполнить так, как требуется. Здесь у нас на руках женщина, не надувная кукла, и ее нужно было отвезти в дом матери и ребенка, только это. Минимальная задача: обеспечить транспортировку. В первом же лесу украли аккумулятор, а потом ты даже не знаешь, что еще, а потом ты мне еще и смеешься в лицо? Будто желая сказать: будешь бурек, у меня есть еще один?

Шулич: В Любляне обо всем поговорим. А пока успокойтесь.