Генерал-майор разведки Борис Александрович Соломатин был человеком жестким. Иногда, не согласившись с чем-нибудь, мог и прикрикнуть. Порой его воспоминания сопровождались лексикой для печатных изданий не приемлемой. Меня, уже вполне в начале 2000-х взрослого, величал Колькой. Был категоричен в оценках людей, не дотянувших, по его меркам, до планки, им же самим и установленной. Иногда наши беседы прерывались. Соломатину было очень плохо. Он извинялся, его увозили на мучительный диализ. Я — уходил, но через день-два возвращался.
А еще Борис Александрович во время наших долгих встреч не переставая курил. Как можно? Все — и я тоже — знали, что болезнь не победить, уход неминуем, а он еще и ускорял его. Однажды, осмелившись на ремарку «не губите себя», я получил по полной: «Дурак ты, Колька. Как не понимаешь, что это — единственное, что у меня осталось. Ничего другого нельзя. Затянуться — последняя радость». И я заткнулся. Не мне, журналисту, учить одного из лучших волкодавов всех времен и народов. Ведь генерал-майор Борис Александрович Соломатин 37 лет проработал в советской внешней разведке. Из них почти 22 года — за границей. Был резидентом в Дели, Риме. Возглавлял резидентуры в двух важнейших для КГБ точках — в Нью-Йорке и Вашингтоне. Бывший заместитель начальника Первого главного управления КГБ СССР — предтечи Службы внешней разведки. Вышел в отставку в 1988 году.
Волкодав на жаргоне разведчика — вербовщик. Порой, когда я заикался о его коллегах-нелегалах, он, всегда работавший под крышей посольства и дослужившийся, между прочим, до советника-посланника, пускал мне дым в лицо: «Ну что заладил: легалы-нелегалы. Главное в разведке — сведения, результат, ценные данные, которые приносят поверившие тебе люди, источники информации. Понял, в чем ценность? В вербовке».
Я понимал. Потому что Соломатин, работая резидентом в Индии, в Нью-Йорке и Вашингтоне, а напоследок в Риме, вербовал ценнейших поставщиков секретных сведений, спасавших нас во времена холодной войны. Особенно удачно получалось в США. Он подробнейше рассказывал об этом, сетуя, что и спустя много лет упоминать о советских разведчиках нельзя, а уж тем более о завербованных иностранцах… Иногда требовал, чтобы я выключил диктофон. Но все равно раскрыл наивные мои глаза, говоря о добытом в США его агентами на суше и, главным образом, на море.
В подтверждение слов — висевшее на стене гостиной огромное фото относительно молодого Соломатина со статьей из столичной американской газеты, в заголовке которой он был назван «мастером шпионажа» — «Master Spy». Хозяин квартиры этим признанием заслуг со стороны противника гордился. Я даже не обещал ему молчать о самом важном, что было им в жизни сделано. Все было и так понятно. А вот об итальянском периоде иссохший от болезни, замученный бесконечными переливаниями, заходящийся в кашле и все равно беспрестанно дымивший генерал вспоминал более охотно.
Соломатин возглавлял резидентуру в Риме, когда 13 мая 1981 года Мехмет Али Агджа попытался убить папу римского Иоанна Павла II. Понтифик потерял много крови, но выжил. Покушение имело огромный международный резонанс. Были попытки вовлечь в это дело и Москву, обвиняя тогдашних союзников — болгар в попытке убийства. Причем это преподносилось как доказательство причастности СССР к международному терроризму вообще.
Соломатин знал все подробности того дела:
— За все годы холодной войны, несмотря на отчаянные усилия западных спецслужб, ни один факт нашей моральной или материальной поддержки международного терроризма не был доказан. И что интересно, сами западные спецслужбы имеют полное и реальное представление о том, что ни прямо, ни косвенно к террористическим организациям мы никакого отношения не имели и не имеем. Сразу после выстрелов известного уголовника и террориста Агджи американский президент заявляет по телевидению: покушение — дело рук мирового коммунизма, который руководит международным терроризмом. Вот вам, пожалуйста, затравка. К делу тут же подключаются спецслужбы. У них задача доказать, что это действительно так. О нашей причастности твердят, вдалбливают в сознание, и в умах простых людей невольно складывается впечатление, что, быть может, и вправду дыма без огня не бывает. Обвиняют болгар, нас, и оправдаться сложно прежде всего потому, что обвинение — фантастическое, ложь неимоверная.