У края ее — труп старика с культями вместо рук. Лицо его разбито. Исколотая чем-то острым одежда на спине заскорузла от крови. Его кололи шилом! Умирая, он подполз к краю ямы и голова его свесилась туда: он наслаждался итогом борьбы, мучениями своего врага… Зубы оскалились в предсмертной улыбке.
А там — на дне глубокой, пахнущей сыростью и гнилью ямы — тот, кто был виновником этой страшной истории, — фотограф. С перебитой при падении ногой, прижатый к стене большим трухлявым обрубком бревна, он полусидел, полулежал, не в силах шевельнуться. Около него лежала горстка золотых монет… В руках он держал бронзовый подсвечник с фигурой купальщицы, взятый, вероятно, из кабинета зубного врача чеховских времен. Глядя на него безумными глазами, фотограф гладил фигурку дрожащими руками и бессвязно шептал:
— Золотая Баба… Золотая Баба… Ты нашла меня… Я нашел тебя… Мы будем богаты…
Когда его вытащили, его пришлось связать: он бросался на каждого, кто, как ему казалось, хотел взять у него подсвечник, кусался и бился.
Все найденное в капище увезли на пяти нартах в местный музей.
Безумного фотографа увезли в больницу. Он так и не выпускал из своих окостеневших от напряжения рук злополучный подсвечник с купальщицей.
Через месяц я вернусь в наш родной город на камеральные работы. Проектировщики ждут результатов изысканий. Наш нивелировщик шутит, что если наш вариант утвердят (он много выгоднее!), то станцию в этом районе надо назвать Золотой Бабой. Но начальник партии говорит, что это хотя и поэтично, а ни к чему, тем более, что слово «баба» уже совсем уходит из нашего лексикона. Он предлагает дать станции имя Дружба. Мне тоже кажется, что это лучше.
До скорой встречи, дорогой Стефан Аристархович!