Легенда о гетмане. Том II

Хмельницкий, узнав об этом чудовищном поступке коронного гетмана, пришел в неописуемую ярость и поклялся, что этого ему не простит. Спустя некоторое время он вызвал к себе Ивана Серко и долго о чем-то с ним беседовал с глазу на глаз. В ту же ночь казацкий полковник покинул гетманскую ставку и один, без охраны, ускакал куда-то на запад. Казаки, входившие в состав разъезда, возвратившегося к утру в Чигирин, позднее в корчме рассказывали приятелям, что видели, как глухой ночью по дороге мчался одинокий конь, без всадника, окруженный, будто конвоем, стаей громадных волков. Один из казаков, крепко подвыпив, клялся и божился, что признал коня полковника Серко.

— Да ты, Мотузка, верно задремал в седле вот оно тебе и привиделось, — недоверчиво произнес его приятель Карась, сделав приличный глоток из кружки. Сидевшие за столом молодые казаки засмеялись.

— Вот крест святой, — перекрестился обидевшийся Мотузка, — не спал я. Дремал, конечно, отрицать не стану, но как увидел это чудо, куда и сон делся. Только подумайте, по дороге несется вороной конь, как Сатана из преисподней, грива развевается, глаза огнем горят, а вокруг него стая волков мчится: спереди, с боков и позади. Чистый тебе гетманский конвой!

— А с чего ты взял, что это конь Серко? — все еще недоверчиво спросил Карась.

— Так у кого же еще в целом войске есть такой другой вороной дьявол? — ответил приятель и вновь перекрестился.

Все притихли. Вороного коня Ивана Серко видели многие. В нем действительно было что-то сатанинское, инфернальное. Черный как самая темная ночь, достигавший в холке почти двух сажен, он не подпускал к себе никого, кроме хозяина, поводя на чужих огненным глазом. Да и не зря ведь Серко назвал его Люцифером.

— Вы, хлопцы, дарма смеетесь, — негромко произнес молчавший до сих пор седоусый запорожец Водважко, — сказывают, Серко родился с полным ртом зубов и было отцу его предсказано, что сын станет знатным воином и будет грызть своих врагов, как волк. А то, что Иван характерник известно всему товариществу. Я не удивлюсь, если сам Серко и мчался, обернувшись волком, впереди своего Люцифера. Не зря же про него говорят — днем казак, ночью волк.

Казаки дружно перекрестились и осушили «михайлики»[26], погрузившись в молчание.

* * * *

Несколько дней спустя перед воротами гетманской резиденции в Каменце остановился всадник. По шапке и небрежно спускающейся с одного плеча керее любой признал бы в нем казака, а по выглядывающему из-за пояса перначу — казацкого полковника. Лицо всадника с резкими крупными чертами, трудно было назвать красивым, но в нем читалась властность человека, привыкшего командовать. Его огромный черный, как ночь, конь косил огненным глазом в сторону стражников, которые скрестив копья, преградили ему дорогу. Минуту — другую казак молча вглядывался в их лица и вдруг те отступили в сторону, взяв мушкеты «на караул». Тронув острогами коня, всадник проследовал дальше.

Спустя минуту один стражник спросил другого:

— Кого это мы пропустили?

— Ты что самого коронного гетмана не узнал? — с удивлением спросил его товарищ.

— И в самом деле, что это со мной? — растерянно сказал первый стражник. — Задремал, что ли на ходу?

Тем временем, казак, спрыгнув с коня и ни мало больше о нем не заботясь, поднялся по ступенькам резиденции Потоцкого и проследовал прямо к кабинету коронного гетмана, в приемной которого сидел за столом молодой хорунжий, его секретарь. Увидев непонятно откуда появившегося казацкого полковника, тот пытался было встать, но казак лишь внимательно глянул ему в глаза и взмахом руки заставил опуститься в кресло. Сам же он, не торопясь, подошел к двери и, открыв ее, вошел в кабинет.

Великому коронному гетману Николаю Потоцкому в то время исполнилось пятьдесят пять лет. За два года, проведенных в татарском плену, он заметно постарел, располнел, лицо его и раньше одутловатое, расплылось еще больше. В молодости он, несмотря на не очень высокий рост, отличался крепким телосложением и незаурядной физической силой, за что получил прозвище Медвежья Лапа. Выходец из знатного шляхетского рода, породнившегося с Фирлеями, а позднее с Казановскими, он сделал великолепную карьеру на военной службе, пройдя за двадцать лет путь от простого хорунжего до командующего всеми вооруженными силами Республики.

Сейчас Потоцкий сидел в роскошном кожаном кресле за столом, на котором была разложена карта, а два командира его хоругвей стояли рядом, склонившись над ней в почтительной позе.

Услышав звук открывшейся двери, Потоцкий с недовольным видом повернул голову в ее сторону и, увидев вошедшего казака, на несколько секунд словно утратил дар речи.

— Десять тысяч дьяблов, — наконец визгливо выкрикнул он, приходя в себя. — Я же приказал никого не пускать. Вы, что там все с ума посходили?

— Прошу великодушно простить меня за это вторжение, — с едва скрытой насмешкой произнес казак, сделав несколько шагов по направлению к столу, — но я посол ясновельможного гетмана Хмельницкого к твоей милости.

С этими словами он слегка склонил голову в знак приветствия.