— Сказка, вами сплетенная! тысяча вторая ночь, которою прекрасная ваша пленница ищет убаюкать вашу скуку и, может быть, оградить вас от наказания нашей правосудной владычицы!
— Клевета, которою вы вместо надгробной надписи хотите скрасить памятник над своими мертвецами, чтобы они не пугали вашей младенческой совести! Гм! поставьте лучше из целой России великолепный мавзолей.
— Боже мой! да эти буяны так забылись в присутствии моем, что у меня в ушах ломит от их крику. Пожалуй, чего доброго, возьмутся за святые волоса!.. Я обоим вам приказываю замолчать, — вскричала грозно государыня, — я это все разберу после, в свое время. Все ли у вас пары налицо? — прибавила она, немного погодя, смягчив голос. Обращение было сделано к кабинет-министру.
— Все, государыня!
— Опять неправда! — воскликнул Бирон.
— Докажите.
— Цыганка Мариула вчера с ума сошла (при этом слове княжна помертвела, встала с своего места, чтобы идти, и не могла); полиция вынуждена была посадить ее в яму.
— Та самая, которая?.. — спросила было государыня.
— Гадала некогда вашему величеству, — подхватил герцог.
— С ума со?.. — и государыня не договорила.
Там, где стояла княжна Лелемико, послышался глухой стон, будто грянулось что-то тяжелое оземь. Все оглянулись, — княжна лежала недвижимо на полу.
— Боже! ее убили! — закричал Волынской, схватив себя за голову, и первый бросился подавать ей помощь, за ним Бирон.
Но государыня, несмотря на то что перепугана была так, что дрожала всем телом, дернула сильно за снурок со звонком, чтобы прибежала прислуга, и сердито указала дверь герцогу и кабинет-министру, примолвив:
— Прошу уволить от ваших нежных попечений. Снявши голову, не плачут по волосам. Ступайте…
— Не пойду, ваше величество! — вскричал Волынской, став на колена подле княжны и схватив руку ее, которую старался согреть своим дыханием.
— Какой позор!.. и меня заставляют смотреть на него!.. Вы хотите быть ослушником?.. — сказала грозно императрица, — не заставьте меня в другой раз повторить.
Во время этого ужасного спора подданного с своею государынею Бирон стоял у дверей. Прислуга дворцовая явилась.
— Теперь пойду, — сказал Волынской, встал, посмотрел еще на княжну и вышел; герцог за ним.
Лишь только они успели занести ногу за первый порог, Бирон сказал с коварною усмешкою своему врагу, шедшему в глубокой горести:
— Полюбуйтесь своим дельцем.
Не было ответа. Может статься, Волынской, убитый тем же ударом, который поразил княжну, не слыхал насмешки; может статься, не находил слов для ответа, потому что, оборачивая брошенный ему жетон на ту или другую сторону, везде читал:
Выходя из дворца, он был в состоянии человека, который слышит, что за горою режут лучшего его друга. Стоны умирающего под ножом разбойника доходят до него и отдаются в его сердце; а он не может на помощь — ужасная гора их отделяет. Все наконец тихо, все мрачно вокруг него… Или не скорее ль можно сравнить состояние его с состоянием человека, который в припадке безумия зарезал своего друга и, опомнившись, стоит над ним?
Глава III
Между двух огней
С этим адом в груди приходит он домой. Взоры его дики; на лице сквозит нечистая совесть; вся наружность искомкана душевною тревогой. По обыкновению, его встречают заботы слуг. Неприятны ему их взгляды; каждый, кажется, хочет проникнуть, что делается у него в душе.
— Прочь к черту! — говорит он им ужасным голосом.
И все с трепетом удаляются, объясняя себе по-своему необыкновенное состояние барина. В тогдашнее время не было в домах ни мужниной, ни жениной половины; все было между ними общее. Не желая встретить жену, Волынской нейдет в дальние покои и остается в зале; то прохаживается по ней тяжелыми, принужденными шагами, будто совесть и в них налила свой свинец, то останавливается вдруг, как бы нашел на него столбняк. Он желал бы убежать из дому, от семейства, от всего света, в леса дремучие, в монастырь; он желал бы провалиться в землю. Везде преследует его кровавое пятно; на всем белом видит он этот ужасный знак.