Ледяная симфония

Пытаюсь по спикофону вызвать жилой модуль и склад – тишина. Сажусь к рации, вбиваю позывные нашего центра связи – нужно доложиться о прибытии и первых результатах, но эфир забит помехами так же плотно, как воздух над станцией снегом.

Надо идти в жилой модуль, потом осматривать склад. Придется пристегнуться к скобе у тамбура. Тонкий фал из кевлара не даст мне заблудиться в снегу.

Перед выходом делаю пометку на доске для записей, висящей у двери – ставлю дату и фамилию. До меня на доске никаких записей не было, что странно…

* * *

По загадочному стечению обстоятельств, которое русские именуют «закон подлости» (спасибо, шеф!), метель стихает через несколько часов после того, как улетел коптер. Связи по-прежнему нет.

Обследование жилого модуля и склада не дало никаких результатов. Складывается впечатление, что персонал станции был эвакуирован инопланетянами, причем по согласию ученых. Они заправили кровати, утилизировали мусор, сложили вещи – и погрузились на летающие блюдце.

Или ушли.

Но куда?

Вот уже три часа кряду копаюсь в компьютерной сети станции. Ничего необычного, все штатно – рабочие программы, записи об исследованиях и экспериментах, файлы отчетов, личные файлы (по большей части фотографии родных и близких), фильмы, музыка…

Муляж. Это слово всплывает из подсознания и маячит передо мною, словно воздушный шарик. Все здесь – и эта образцово-показательная станция, и четверо геологов, и заправленные постели, и букридер – словно бы один большой муляж, ширма, за которой скрывается какая-то зловещая тайна.

Сюда нужно не одинокого инспектора из СЧС, а полнокомплектную бригаду следователей из службы безопасности Комитета.

Связь, мне нужна связь! По сути, вся наша цивилизация сегодня – это каналы обмена информацией и линии связи. Без коммуникации мы – ничто…

Так, отставить рефлексию. Метель стихла, закончится когда-нибудь и магнитная буря. У меня есть время, и я должен, обязан разобраться, что произошло на станции под номером Двенадцать.

Возвращаюсь к компьютеру. Пытаюсь понять, над чем трудилась четверка геологов в последнее время. В файлах отчетов бросается в глаза слово «трещина»: «повторных спуск в трещину», «необходимость нового спуска в трещину», и даже «пора вновь посетить трещину».

Трещина – это один из разломов Герхарда – Дубинина, тот самый второй. Фактически – щель во льду шириной несколько десятков метров и глубиной четыре с лишним километра. В ней оборудована система спуска и подъема, нечто вроде свободно висящего лифта на тросах.

Трещина, трещина… Геологи брали с ее дня образцы для исследований. Но зачем они так часто опускались туда? Достаточно было и одного раза – насобирал камней, наотбивал осколков – и сиди, разглядывай их под микроскопом, трави кислотами, просвечивай, спектрографируй…

Мне нужно передохнуть, выпить кофе, перекусить – и подумать. Лезть в трещину категорически не хочется. Четыре километра, клеть подъемника, бездна под ногами – с моей акрофобией это настоящее испытание.

Но лезть придется. У меня пока одна-единственная рабочая версия – геологи в нарушение инструкции спустились в трещину все вместе, и там, внизу, с ними что-то случилось.

…По стеклу иллюминатора ползет прозрачная капля конденсата. Иллюминатор выпуклый, похожий на те, что имеются на самолетах ледовой разведки – этакая стеклянная чаша или миска полуметрового диаметра. Если вставить в него голову, можно увидеть то, что находится прямо внизу или сбоку. Я понимаю, для чего такие обзорники нужны на самолетах полярной авиации, но зачем он здесь, на станции номер Двенадцать?

На всякий случай – все нужно проверить самолично, это один из главных принципов нашей работы – наклоняюсь, всовываю голову в иллюминатор и упираюсь лбом в ледяное влажное стекло. Что я отсюда увижу? Слева – угол научно-штабного модуля, антенну, темный абрис жилого модуля, а за ним – пятно склада.

Справа – входной тамбур, стойки лазерных маркеров, чтобы не промахнуться мимо двери в метель.

Изгибаюсь, точно беспозвоночное, и смотрю вверх. Там, в темно-синей бездне, тлеют холодные звезды. Рисунок созвездий незнакомый, чужой. Да и все тут чужое, незнакомое, непонятное…

Краем глаза улавливаю какое-то движение. Рефлексы срабатывают вперед разума, – а ведь еще древние мудрецы утверждали, мол, мысль – это самое быстрое, что есть во Вселенной! – я отскакиваю от иллюминатора, принимаю базовую стойку, правая рука сжимает рубчатую рукоять парализатора, левая жмет кнопку наплечного мультирегистратора событий. Только после этого начинаю анализировать – что же могло меня встревожить?

Через длинную цепочку логических рассуждений прихожу к мысли, что скорее всего я среагировал на скользнувшую по вогнутой поверхности иллюминатора капле конденсата, в которой преломился свет ламп.

Искажение, рефракции, оптические иллюзии… Жюльверновщина какая-то!

Убираю парализатор в кобуру, возвращаюсь к иллюминатору. И все же – зачем он тут нужен? Что обозревали, за чем наблюдали через него Римчев, Оуэн, Мерида и Канкун? Не за звездами же!