Ледяная дева

Когда, наконец, Тимофей Григорьевич оказался на пороге собственного дома, когда вокруг забегала и захлопотала прислуга и перед ним вырос худой и бледный Гриша, тут он не выдержал и быстро смахнул слезу.

— Сын! — Он обнял его и долго не отпускал.

В голове Толкушина моментально всплыли картины их прошлого, счастливого и безоблачного. Маленький шаловливый Гриша в своей кроватке, жена с неизменной ангельской улыбкой. Кроткая и милая с белыми кудрями из-под ночного чепца. Мамаша с клюкой сердито стучит на него, что опять загулял.

У Тимофея заскребло на сердце. Его семья снова с ним, и он снова здесь, в этом доме, а не там! И тотчас же иное видение. Растерзанное ножом тело Беллы, кровь, кровь везде по спальне, на постели. На ковре и даже на лепестках роскошного букета бледно-зеленых орхидей, стоящих около постели. Ваза с букетом опрокинулась, один цветок был раздавлен. На нежных изысканных лепестках и золотистом банте букета безобразными бурыми пятнами расползлись капли крови Беллы.

Глава 31

Директор гимназии пил чай вместе со своей племянницей Гликерией. Девушка тревожно заглядывала в глаза дяде. Тот был хмур как никогда.

— Дядюшка, отчего вы не веселы нынче? Неужто инспектор едет по вашу душу?

— Иногда случаются вещи похуже визита инспектора, — последовал угрюмый ответ, — когда речь идет о заведении для воспитания юных девиц, то моральный облик преподавателей заведения должен быть безупречен. А тут такое! — Директор с досадой отодвинул чашку с чаем.

— Батюшки! Да не томите же! — Гликерия вся изъерзалась на стуле.

— Горшечникова жена бросила. Подруга ваша любимая, Софья Алексеевна, бежала, голубка, с любовником, прямо из собственного дома! — выпалил дядя, не в силах носить в себе этот ужасный секрет, который уже грязным пятном расползался по городу.

— Софья! Не может быть! — взвизгнула Гликерия, и чашка упала на стол. По скатерти разлилось коричневое пятно. — Откуда вам знать, когда, с кем? — воскликнула она изумленно.

— Откуда, откуда! От верблюда! — огрызнулся дядя. — Нынче спозаранок прибежал сам не свой Мелентий, как безумный. На уроки не пошел, больным от расстройства сделался. А с кем? Я так полагаю, уж не с тем ли таинственным господином, у которого они с подругой своей Толкушиной проживали летом.

— Бедный, бедный Мелентий! — запричитала Гликерия. — Какой для него удар! Какой позор! — От расстройства девушка не заметила, что поставила локоть прямо на пятно.

— Полно стенать! — директор сердито пристукнул ложечкой по столу. — Подумай своей головой, если жена бежит от мужа через три месяца после свадьбы, то каков этот муж? А ведь ты сама на него заглядывалась, куры строила. Вот, господь отвел!

— Ах, дядя! Ну что вы такое говорите! Бедный, бедный Мелентий! — И она поднялась из-за стола.

— Ты куда собралась-то? Неужто утешать побежишь? — Девушка остановилась. — Погоди, пока нельзя. Надо посмотреть, что иные солидные люди скажут. Одно дело, если жалеть будут и сочувствовать. Другое, если смеяться начнут. Вот тогда и над тобой заодно посмеются, так что охолони. Посиди-ка дома! Вот, скатерть испортила. А жена-покойница, тетка твоя, к чему тебя приучала? К чистоте, к порядку! — сердито заворчал директор. — Нет, не отойдет пятно, не отойдет! Пропала скатерть!

Но Гликерия понимала, что вовсе не испорченная скатерть удручает дядюшку, а подпорченная репутация учебного заведения, которое он возглавлял уже много лет.

Горшечников и впрямь заболел. На новой съемной квартире, куда он поспешно перебрался, он сидел взаперти, как зверь в клетке. И куда пойдешь, если люди на улице разве что только пальцем не показывают на него. Смеются в спину, а некоторые так прямо в глаза. Убежала, стало быть, ваша драгоценная жена? От хороших мужей жены-то не бегут! Ходил, ходил, выхаживал, поди, лет десять, женился, и вот — результат! Это ли не посмешище всему городу!

А что еще обидней, так это то, что и близкие друзья носа не кажут. Стыдно им небось с таким идиотом знаться! Как бы из гимназии не выставили вон, вот будет делов-то! Что же тогда делать-то? Неужто стреляться?

О!!!

От подобных мыслей у Горшечникова слезы катились градом. Но слезы слезами, а жить то как-то дальше надобно. Из гимназии от директора прислали сердитую записку. Пришлось выходить на уроки. Бедный Мелентий, когда явился в первый день в класс, то чуть не провалился сквозь землю от испепеляющих и любопытствующих взглядов коллег и учениц. Он желал бы стать невидимым, плоским, прозрачным, только бы его не рассматривали и не обсуждали.