Леденцовые туфельки

Во-первых, сразу же вспыхнули все цвета ее ауры. Не слишком сильно, но достаточно ярко, точно пламя в газовой горелке, когда чуть повернешь ручку. И почти в тот же миг солнечное настроение Розетт резко переменилось. Она стала выгибаться на руках у матери, отталкивая ее, вырываясь и протестуя. А та лампочка, что все время мигала, вдруг взорвалась, с неожиданно резким звуком, а в витрине рассыпалась пирамидка из жестянок с печеньем — причем с таким грохотом, который и мертвого разбудил бы.

Янна Шарбонно пошатнулась, потеряла равновесие и, невольно шагнув вбок, ударилась бедром о прилавок.

На прилавке стоял небольшой открытый поставец с хорошенькими хрустальными тарелочками, полными засахаренного миндаля в розовых, золотых, серебряных и белых обертках. Поставец покачнулся, Янна инстинктивно придержала его, но одна из тарелочек все же упала на пол.

— Розетт!

Янна чуть не плакала.

Я услышала, как тарелочка со звоном разбилась, а конфеты разлетелись по терракотовым плиткам пола.

Но на пол я не смотрела: я не сводила глаз с Янны и Розетт — аура девочки теперь так и пылала, мать же ее застыла, точно каменное изваяние.

— Давайте я помогу.

Я наклонилась и стала собирать конфеты и осколки.

— Нет, прошу вас…

— Да я уже все собрала.

Я чувствовала, как сильно она напряжена, почти готова взорваться. И уж конечно, не из-за разбитого блюдца — насколько я знаю, такие женщины, как Янна Шарбонно, не станут рвать на себе волосы из-за какой-то стекляшки. Зато курок может спустить любая, самая неожиданная мелочь: неудачный день, головная боль, доброта незнакомого человека.

И тут я краем глаза увидела существо, скорчившееся под прилавком.

Оно было очень ярким, золотисто-оранжевым и казалось нарисованным чьей-то неумелой рукой, но по его длинному изогнутому хвосту и ясным маленьким глазкам я достаточно легко догадалась, что это, видимо, некая разновидность обезьянки. Я резко повернулась, чтобы как следует рассмотреть ее мордочку, но она оскалилась, продемонстрировав мне свои острые клыки, и мгновенно растворилась в воздухе.

— Бам, — сказала Розетт.

Воцарилось долгое молчание.

Я взяла в руки «разбитую» тарелочку — хрустальную, из Мурано,[33] с изящными желобками по краям. Но я же слышала, как она разбилась — взорвавшись, точно шутиха, — и как ее осколки шрапнелью рассыпались по плиткам пола! И все же я держала в руках совершенно целую тарелку. Словно ничего и не случилось!

«Бам», — подумала я.

Под ногами у меня все еще похрустывали конфеты — точно кто-то их грыз. Теперь уже Янна Шарбонно молча наблюдала за мной, и это опасное молчание окутывало нас все плотнее, точно шелковый кокон.

Я могла бы сказать: «Ах, как удачно» — или просто без единого слова поставить тарелочку на прилавок, но я понимала: теперь или никогда. «Нанеси удар сейчас, когда она почти не сопротивляется, — сказала я себе. — Возможно, второй такой возможности тебе уже не представится».

Так что я посмотрела Янне прямо в глаза, направив на нее всю мощь своих чар, и сказала:

— Ничего страшного. Я знаю, что вам сейчас нужно.

Она слегка вздрогнула, застыла, но глаз не отвела, на лице ее было написано неповиновение и высокомерное непонимание.

А я взяла ее за руку и с нежной улыбкой пояснила:

— Горячий шоколад! Горячий шоколад по моему особому рецепту. С перцем чили, мускатным орехом и ар-маньяком; добавим также щепотку черного перца. Ладно, ладно, не спорьте. И малышку возьмите с собой.

Она молча последовала за мной на кухню.

Итак, я своего добилась.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КРОЛИК НОМЕР ДВА

ГЛАВА 1

14 ноября, среда

Я никогда не хотела, быть ведьмой. Никогда не мечтала об этом — хотя моя мать клялась, что слышала мой зов за несколько месяцев до того, как я у нее появилась. Я этого, конечно, не помню; мое раннее детство — это сплошной калейдоскоп мест, запахов и людей, сменявшихся со скоростью курьерского поезда. Мое детство — это переход через границы без документов, бесконечные странствования под различными именами, ночные бегства из дешевых гостиниц, рассветы каждый раз в новом месте — и бегство, постоянное бегство неведомо куда, словно это единственная возможность выжить, незаметно просочиться по артериям, венам, капиллярам различных дорог, изображенных на карте, не оставляя позади ничего, даже собственной тени.

«Ты сама выбираешь себе семью», — говорила мать. Совершенно очевидно, что мой отец не принадлежал к избранным ею.

«Да зачем он нам, Вианн? Отцы вообще не считаются. Нам с тобой и так хорошо…»

Честно говоря, я по отцу и не скучала. Да и чего мне скучать? Его в моей жизни и не было никогда, так что сравнивать, хорошо с ним или плохо, я не могла. Я представляла его себе темноволосым и немного зловещим, чем-то похожим, пожалуй, на того Черного Человека, от которого мы вечно спасались. Кроме того, я обожала мать и очень любила тот мир, который мы сами для себя создали и несли с собой повсюду, куда бы ни пошли; и в этот мир вход обычным людям был заказан.