Лед и пепел

Черевичный по микрофону договаривается с флагманом, что будем сбрасывать ледовую карту с высоты шестидесяти метров по радиокомпасу. Делаем заход и бросаем вымпел. С борта ледокола радостно кричат: вымпел упал на льдину у форштевня ледокола. Я на словах объясняю им детали ледовой обстановки, даю уточненные координаты, и мы берем курс на Тикси. Весь следующий день Чечин и его помощники делали профилактику моторам. Предстояло идти на Москву. Моторы переработали все свои ресурсы, расход масла и горючего увеличился. Поэтому механики так тщательно и скрупулезно работали с ними.

Ночью стартовали в Архангельск с попутной разведкой льда до Амдермы. Перед вылетам военный отдел порта предупредил нас, что в Карском и Баренцевом морях возможны встречи с немецкими боевыми кораблями и самолетами и что код связи с нашими истребителями и правила полета от Архангельска до Москвы нам вручат в Архангельске.

До Амдермы все шло нормально. Потом начались неполадки. Из–за начавшейся тряски левого винта сели на вынужденную посадку в Нарьян — Маре, а потом второй раз — на реке Мезень. Чечевичный нервничал, торопясь в Москву, но Чечин был неумолим: он обстоятельно исправлял все неполадки. Только на третьи сутки мы прибыли в Архангельск.

Город как–то заметно посуровел, построжал. Впервые мы увидели оконные стекла, заклеенные газетными крестами, мешки с песком, длинные стволы ощетинившихся зениток. В речном порту кипела работа. Люди шли по деревянным тротуарам озабоченные, неулыбчивые. И только ребятишки, носившиеся по улицам с деревянными автоматами, горланили так же, как и до войны.

Непривычно для нас выглядел морской порт. У причалов и на рейде стояли морские тортовые суда, но на их палубах, на баках, ютах — орудия и спаренные пулеметы. Вдали, на широком русле Северной Двины, рассредоточение маячили силуэты военных кораблей, а высоко в небе дарами барражировали истребители. Порт жил напряженно — скрипели стрелы, гремели цепи, и крики «вира… майна» звенели в воздухе.

Утром 22 августа, получив разрешение на вылет в Москву и забрав все необходимые инструкции о порядке полета, мы стартовали. Шли на малой высоте, прячась в складках рельефа. Предосторожность была не лишней. В Архангельске мы узнали, что ожесточенные бои развернулись уже под Москвой.

К Москве мы подошли на бреющем полете и с ходу сели на Химкинском водохранилище у здания Речного вокзала. Зарулив в одну из стоянок гидросамолетов Полярной авиации, находящейся прямо против шпиля вокзала, мы вышли на родной берег.

Ощетинясь дулами зенитных батарей, опоясанный противотанковыми ежами, надолбами и валами из мешков с песком, город жил своей повседневной жизнью, но эта жизнь была полна сдержанной деловитости, так непохожей на суетливость Москвы предвоенной. При подъезде к тушинскому туннелю у узкого проезда, заставленного ежами, мешками и бетонными пирамидами противотанковых надолб, военный патруль проверил наши документы. Молодой капитан подолгу всматривался в наши лица, сверяя с фото в удостоверениях, устало козырнул. Чувствовалось, что он о чем–то хотел спросить — наш экспедиционный вид явно смущал его, — но так и не спросил, махнув на прощание рукой, обвязанной марлевым, потемневшим бинтом. При выезде из туннеля образовалась небольшая пробка. Навстречу нам встала длинная гирлянда аэроста тов. Статные девушки в аккуратных гимнастерках держали баллоны за свисавшие с них концы и, пересмеиваясь, что–то говорили между собой.

Увидя их, Виктор Чечин лихо свистнул и, перегнувшись через борт автомашины, крикнул:

— Послушайте, красавицы вы мои милые, кого же вы собрались ловить в свои сети? При ваших качествах вам и аэростаты заграждения не нужны!

Девушки дружно фыркнули, но ответ дать не замедлили:

— Попадешься и ты, черноглазый! Смотри, не зевай, когда полетишь!

Странно, но этот незначительный эпизод и слова девушек помнились мне всю войну. Вход в зону Москвы был расписан строго по воздушным коридорам, которые периодически менялись. Заградительное кольцо вокруг Москвы охранялось сетью аэростатов. Усталые после выполнения боевых операций, часто в сплошной облачности, мы должны были нащупать этот коридор и, рассчитывая только на средства радиотехнического самолетовождения, пролезть через эти «девичьи сети» на свой аэродром. А «девичьими сетями» мы их называли потому, что обслуживали аэростаты заграждения в основном женские команды сложность маневра слепого полета в узких коридорах, при не всегда срабатывающих средствах радионавигации, преподносили нам минуты куда более томительные и напряженные, чем часы полетов над вражеской территорией. Можно было попасть в стальную сеть аэростатов: безжалостная сталь их тросов разрезала самолет пополам.

При встрече в Управлении Полярной авиации с Ильёй Павловичем Мазуруком, затянутым в строгую военную форму, мы невольно подтянулись. В нашем кожаном, видавшим виды летном обмундировании и пахнувших ворванью высоких болотных сапогах, конечно, мы выглядели партизанами. Начальник окинул нашу группу насмешливым взглядом и с улыбкой проговорил: