Лед и пепел

Москва жила суровой жизнью прифронтового города, Окраины щетинились ежами, надолбами, дотами, баррикадами из мешков с песком и дзотами. Созданные из, населения отряды истребителей по борьбе с вражескими десантами, несли вахту в пригородах, бдительно следили за небом. Организованно проводилась эвакуация заводов, фабрик, учреждений, институтов и школ. Такого перемещения еще не знала история. В лесах Подмосковья накапливались силы резерва Главного Командования из сибирских и дальневосточных частей. Город был опоясан кольцами противотанковых рвов. Руки москвичей превратили столицу в неприступную крепость.

После возвращения из США уже на третий день мы приступили к полетам по заданиям военного командования. Снабжали окруженные части боеприпасатяи, вывозили раненых, ходили в разведку. Но неожиданное осложнение раны, полученной в апреле 1940 года при аварии самолета СБ в Архангельске, уложило меня в госпиталь, из которого я вышел на костылях. В это время Главсевморпуть и Полярная авиация со всеми своими сотрудниками и семьями эвакуировались в Красноярск. Я лежал уже дома, когда зазвонил телефон.

— Слушаю, — снял я трубку.

— Это ты, Валентин? Говорит Эрнст Кренкель. Немедленно приезжай с семьей на станцию Площадь Революции. Поезд наш уже стоит на перроне вокзала. Все в сборе. Отбываем в Красноярск через два часа.

— Эрнст, пойми, я не могу! — взмолился я. — Жена выехала с фронтовой бригадой артистов Большого театра…

— Это приказ Папанина…

— Жену я не брошу! Она должна вернуться на днях! Ты понимаешь, что ты говоришь?

В телефоне пауза. Я слышу только тяжелое дыхание.

— Ты прав. Ладно, оставайся, как–нибудь улажу. Только смотри, не сбеги в армию, как Коля Кекушев.

— Он же прав, Эрнст!

— Прав, не отрицаю. — В телефоне одобрительный смех. — Ну, будь здоров! Не отдавай Москвы! Чую, что сбежишь в армию!

— На костылях?

— А тебе не привыкать! Ты уже летал на костылях в ледовую. Гуд–бай! Не подходи к телефону в течение двух часов! Как же я тебе завидую!

— До скорой! Там, за Уралом, крепите оборону!

— Не издевайся, и так тошно!

— Извини, Эрнст! У самого на сердце айсберг. Будь здоров и спасибо!

Кренкель резко бросил трубку, но я еще долго слушал короткие гудки, и мне казалось, что это сигналит затертый льдами корабль, просит помощи. Ему, прославленному радисту Первой дрейфующей Полярной станции, Герою Советского Союза Эрнсту Теодоровичу Кренкелю тоже в эти дни было нелегко, так как он был ответственным за эвакуацию.

Через неделю из фронтовой поездки вернулась жена. Это было не первое ее выступление на фронте, но если раньше она возвращалась удрученная и напуганная, то сейчас она была полна радостной уверенности и возбужденно рассказывала:

— Знаешь, можешь быть спокойным. Такое творится с людьми! Я такое видела! Даже на душе стало празднично. Бит будет немец!

И исчезла. То репетиции, то спектакли, то концерты, и вновь готовилась с фронтовой бригадой в командировку, вызывая во мне зависть.

Как только поджила нога, я опять отправился в Краснопресненский военкомат. Комиссар доброжелательно выслушал меня; но когда заглянул в мое личное дело, строго сказал:

— Нет, не могу. Папанин снимет голову. Вы все, полярные летчики, забронированы. — Увидев, как я сразу скис, он сочувственно добавил: — У вас же там свой фронт. Работайте по своей специальности — от вас будет куда больше пользы, чем воевать.

Козырнув, я ушел. Дома на столе записка: «Не волнуйся, уехала с бригадой на две недели, выздоравливай, целую, люблю, твоя Наташка».

В эту же ночь я вел трофейный немецкий самолет «дорнье» на авиационный завод в Казань, а оттуда предполагал поездом добраться до Красноярска, где находилось эвакуированное Управление Полярной авиации. Но в КП Казанского аэродрома мне вручили радиограмму за подписью одного из замов Папанина: «Вам надлежит войти в состав экипажа летчика Орлова и следовать в Москву, где получите дополнительные указания. Каминов».

До гостиницы в городе было далеко, а транспорта не предвиделось. Решил ждать экипаж на аэродроме. В полдень приехал Орлов. Мы обнялись с ним, как старые друзья. Георгий Константинович участвовал в высадке папанинской четверки на Северный полюс, и был одним из тех немногих летчиков, кто умел не только летать, как говорят в авиации «держаться за баранку», но по–настоящему любил и понимал Арктику, посвятил ей всю жизнь. Накануне войны он целый год зимовал на острове Рудольфа Земли Франца — Иосифа.

Экипаж его двухмоторного самолета ПС-84 был укомплектован, можно сказать, наполовину, и состоял из трех человек: самого командира, бортмеханика Николая Кекушева, все же возвращенного из ВВС Папаниньш, и бортрадиста Сергея Наместникова. Все трое полярные летчики из Московской авиагруппы особого назначения, мои старые коллеги по полетам в Арктике. Второго пилота на борту не было, не было и штурмана. Они шли в Москву из Красноярска по особому заданию, которое должны получить по прилете.