Лед и фраки

— Господин советник жестоко ошибается. Вы, коммерсанты, всегда считали нас, военных, какими-то святочными щелкунами, а я позволю себе еще раз высказать предположение, что политические бури, переживаемые нашей страной и всем миром, произошли именно из-за того, что вы и вам подобные, то есть люди, никакого представления не имеющие о том, кто такие кули и что такое государственный небоскреб, взялись за обуздание аппетита первых и за создание второго. Поверьте мне, что если бы это дело поручили простому армейскому поручику, он так накормил бы кули, что они чувствовали бы себя сытыми до второго пришествия. В моих устах это покажется вам если не насмешкой, то во всяком случае малопонятным парадоксом, но я считаю, что Ленин во много раз превосходит и тех, кто строит небоскребы с золотыми шпилями, упирающимися в небо, и тех, кто собирается эти небоскребы ставить шпилем вниз. Ум Ленина пропитан практицизмом кули. Утопическим лишь в той мере, в какой может быть утопической галлюцинация кули, курящего опиум, чтобы не чувствовать пустого желудка. Ленин все же не мог сделать и не сделал такой ошибки — он не поставил вашего поганого небоскреба на шпиль. Он просто взорвал его хорошей порцией динамита, а из кирпича, сохранившего после взрыва качество строительного материала, построил дом в виде куба. Понимаете вы — в виде куба. Что это значит? А то, что у такого дома нет ни основания, ни шпиля. Как его ни поворачивай, он всегда останется кубом, и его устойчивое равновесие будет всегда абсолютным. И как бы вы этот дом ни повернули, Ленину решительно все равно, потому что все стороны куба как две капли воды похожи друг на друга. И кули тоже наплевать — какая стена будет левой и какая правой. Важно, чтобы дом не рухнул. А рухнуть у него гораздо меньше шансов, чем у самого красивого небоскреба с самым длинным и самым золотым шпилем… Однако, дорогой господин Риппс- гейм, мы сильно отвлеклись, давайте повернемся к нашему делу.

— Да, пожалуй, это будет лучше всего, — согласился советник и повернулся всем корпусом к Маневичу. — Как вы думаете, генерал, в какой мере мы можем рассчитывать на сочувствие русского общества в предпринимаемой нами работе?

Маневич потер руки и суетливо зашепелявил:

— Не может быть сомнений насчет того, что лучшая часть русского общества, все те, кто в настоящий момент находятся за бортом политической жизни у большевиков — все эти круги нас, конечно, поддержат.

Литке прищурился и процедил сквозь зубы, наставив слепую глазницу монокля на старичка:

— А какова реальная ценность поддержки этих кругов?

— То есть как это? — спешил Маневич.

— А так, какой толк от сочувствия всего этого сброда?

— Господин советник, — с достоинством воскликнул Маневич, вскакивая с места, — я попрошу вас оградить меня от подобных оскорблений, коль скоро вы сами пригласили меня, как советника, в это дело.

Широкое лицо Риппсгейма расплылось в добродушной улыбке.

— Позвольте, генерал, ведь вы же не сброд, почему же вы принимаете на свой счет слова милейшего господина Литке?

— Да, но речь идет о моих единомышленниках и друзьях.

— Э-э, стоит ли обижаться за всех, кто в данный момент является нашим единомышленником? У меня не хватило бы амбиции, если бы я решил заступаться за всех, кто так или иначе участвует в моих делах. Давайте лучше о деле.

Советник положил свою тяжелую руку на хилое плечо собеседника.

С резкостью перехода, какие бывают только у пьяных, Маневич заморгал красными веками. Он жалостно всхлипнул и обильные слезы потекли по сморщившемуся старческому лицу. У Литке пренебрежительно перекосился рот. Собеседники перестали обращать внимание на плачущего старика.

— Считаете ли вы, Литке, что вам действительно удастся осуществить намеченный маршрут полета в целях получения рекогносцировочных данных, необходимых нашему Ллойду для составления проекта трансатлантической воздушной магистрали на дирижаблях? От всех переговоров у меня создалось такое впечатление, что иностранные ученые меньше всего заинтересованы в том направлении, какое вы избрали, и стараются добиться его изменения.

— Не иностранные профессоры нас везут, а мы их везем. Этим все сказано. Коль скоро дипломаты говорят, что мы не можем с полной безопасностью использовать для своих баз советские острова, мы должны найти такие пункты, на которые не простирается лапа большевиков. Это же ясно. Если в секторе недоступности имеется хотя бы квадратный метр суши, мы ее закрепим за собой. А профессорам предоставим производить любые интересующие их наблюдения — ведь недаром же наша экспедиция называется чисто научной: первой экспедицией подобного масштаба, не преследующей никаких меркантильных целей. Всяким ученым работам в ней будет отведено почетное место. Давайте выпьем, господин советник, за науку, за чистую науку.

Литке поднял свою рюмку:

— Хип, хип!