Лебяжий

– Спасибо, Юра, – кивнул Мурунов и поставил поднос так, что Татьяна Борисовна, начав разливать кофе, вынуждена была отодвинуться от Горкина. Сам он, скособочась налево, в сторону от играющих, толкнулся о стенку, отпал и вихлясто погреб, к торшеру. – Я над «подушкой» маракую, Илья. Придвигайся поближе, – сказал медленно, словно искал в себе нужные слова, а слова были обычные, отвлекающие от всего, что было ему мучительно чуждо, что постоянно давило, мешало делу, самим собой быть мешало. Как-то сложилось так с самой женитьбы, что, женившись на Татьяне Борисовне, он оказался в уголке и больше из этого уголка не вылезал: разве что кофе сварить предлагали.

– Маракуй. Мне-то что?

– Над подушкой? Что за подушка? – внимательно прислушиваясь к каждому его слову, спросил Горкин.

– После, – ласково, поощрительно улыбнулась Татьяна Борисовна, коснувшись его запястья. В этом доме всем управляла женщина, своенравная, властная, не привыкшая к возражениям. Женщина, которая привыкла следить за собой, но не за мужем, не за порядком в квартире. И потому вещи стояли как попало, ковер давно не хлопан и полон пыли, разбитое стекло серванта засижено мухами, над диваном, застеленным вытертой медвежьей шкурой, криво висела одна из репродукций Рубенса. Хозяева к этому привыкли, гости старались не обращать внимания. – Игорь, налей кофе своим приятелям.

– Хотите?

– Не откажусь, – раскатисто, кругло пробасил Станеев. Мурунову нравился этот добродушный спокойный парень. В нем не было ничего искусственного, полная раскованность и открытое доверчивое расположение к людям, точно все вокруг были так же добры и так же к нему расположены. А ведь те, за столом-то, смотрят на него свысока, Горкин попросту не замечает. Бич для него – не человек.

Мурунов познакомился с этим «бичом» случайно, столкнулся в зарослях тальника, на берегу, где любил посидеть один, когда бывал не в духе. Поссорившись с женою, он прихватил с собой бутылку и отправился на свое излюбленное место. А место было занято. «Бич, должно быть», – решил Мурунов. Этой братии здесь хватало.

Река равнодушно и холодно скользила мимо, тыкалась в берега, то пригибая, то отпуская камыши и кустики, забежавшие в половодье сюда по неосмотрительности, река отнимала у суши то, что ей нравилось, заглатывала и, опьянев до серого помутнения, уползала дальше. А дальше опять гнула, вымывала, глотала, мутнела до одури и ползла себе, и ползла, не тяготясь или просто не замечая своего одиночества. А Мурунову было и тягостно и одиноко. Он пристроился рядом с сидевшим.

– Не мешай, – пробурчал бич и недовольно зашевелился.

Мурунов поднялся по откосу туда, где стояли пустые контейнеры.

– Там есть кружка! – крикнул бич, указав на ближний контейнер.

В контейнере нашлась не только кружка, но и надкушенный огурец. Контейнер освоили под жилье. На куче мха лежал промасленный старый полушубок, в изголовье, – застеленные портянками болотные сапоги.

«Капитально устроился!» – бросив на полушубок трояк, Мурунов взял кружку и огурец.

– Присоединяйся! – сказал он бичу.

– Не пью. Что, странно? – рассмеялся бич.

– Во всяком случае, нетипично, – признался Мурунов и, наливая, вздохнул. – Одному многовато.

– Остаток выплесни.

– Нельзя, деньги плочены, – пробурчал Мурунов, про себя подумав: «Дожился! Бич воспитывает!» Это был поистине странный бич. Он целыми днями торчал на берегу как изваяние. Когда кончались деньги, подрабатывал малую толику, на погрузке и снова бездельничал, но не попрошайничал, не пил. Захаживая сюда, Мурунов все чаще подсаживался поближе.

– Худо тебе живется, – сочувствовал Станеев.

– А тебе?

– Мне средне: стремиться некуда, терять нечего.

– Птичка божия! Зачем присутствуешь на земле?

– Родился, вот и присутствую. И никому не мешаю.

– Под себя живешь, парень.

– Вот ведь какой умник! – насмешливо сощурился Станеев. – Одним словом все объяснил. Под себя... Умник!

– А разве не так? Живешь как ласточка... увидал прутик – в гнездо. Увидал зернышко – склюнул. До других нет дела.

– Предположим, что так. Предположим, что под себя... по методу ласточки. Ты – от себя... что толку? Брюзжишь, пьянствуешь. Как видно, жертвы твои... ни во что не ставят... И тебя самого тоже...

– В морду тебе заехать, что ли?

– Валяй.

Мурунов ударил и тут же захлебнулся соленой кровью. Кулак Станеева на мгновенье опередил его кулак.

– Ну хватит вылеживаться! – встряхнул его Станеев. – Еще подумают, укокошил. А я не рецидивист. Я всего лишь бич.

Протерев ссадины оставшейся водкой, Станеев завел Мурунова в контейнер, уложил на подстилку.

– Спи.

– Не хочу. – Мурунов действительно не хотел спать, но почувствовал: веки отяжелели.

Проснувшись, ощупал себя: все было на месте. В нагрудном кармашке засунут трояк. Видимо, Станеев засунул, сам куда-то исчез. И – вот появился неожиданно через несколько месяцев.

– Вы помните меня? – спросил Станеев, потягивая кофе.

– Смотри ты, какой воспитанный! На «вы» перешел! – Мурунов легонько толкнул гостя, подмигнул.

Станеев рассмеялся. В углах карих, обволакивающих покоем глаз подчеркнулись веселые морщинки.