Льды возвращаются

— Извольте: «Завеса сброшена, ни новых увлечений, ни тайн задумчивых, ни счастья впереди…»

— Почему Надсон? — удивился Буров. Это, мне кажется, мало на вас походит.

— А вы, конечно, должны стихи писать сами.

— Почему?

— Ну, как Суворов. Вы должны делать что-нибудь совсем вам не соответствующее.

— Например, сочинять сказки…

— Сочините мне сейчас какую-нибудь сказку, и я все скажу про вас.

— Хорошо. Я попробую. Ну, о чем?

— О лесе.

— Хорошо. О лесе. Жил был лес, угрюмый, вечно ворчавший на каждое дуновение ветра.

— Ворчавший лес? Забавно. Дальше, — приказала она.

— Деревья в лесу были изогнутые, узловатые, толстые, всем недовольные… И особенно возмущались они совсем непохожим на них белоснежным деревцем, которое поутру распускало золотистую листву. Толстухам казалось это непристойным: стоять такой белоснежной на обрыве, у всех на виду. И они трясли ветками, наклонялись друг к другу и наушничали.

— И в лес пришел художник, — подсказала она.

— Да. В лес пришел художник, который жил в мире ханжей, как березка в этом лесу. Он захотел нарисовать ее… Он нарисовал ее такой, какой она ему представилась. Он сделал это и ужаснулся. Он знал, что его все осудят, призовут к правителю города, сожгут перед ратушей его полотно. Тогда он закрасил написанное, вставив только одну березку с корой, напоминавшей кожу женщины…

— Так говорил Марко Поло.

— Художник никому не показывал своего творения. Он скоро умер от пьянства, потому что ему хотелось писать не то, что он писал. Вдова, у которой он снимал мансарду, стала за долги распродавать его вещи. И картину с березой купил один бедный студент с душой мечтателя.

— Он должен был поселиться в той же мансарде?

— Да. В той же мансарде. Но там теперь висела только одна эта картина. И большое окно заделали, чтобы не было так холодно, оставили только совсем маленькое слуховое окошечко. И в это окошечко только раз в день во время вечерней зари затладывал луч солнца. Однажды студент, отвлекшись от латыни, которую зубрил, взглянул на березку в тот момент, когда по ней скользнул волшебный луч. Взглянул и ахнул. Каким-то чудом из-под красок проступали другие: белизна березки сливалась в белизну нагого женского тела, золотистая листва стала ниспадающими кудрями, и на студента смотрели зовущие глаза… Он бросился к картине, но видение исчезло. Он перестал ходить в кабачки, не пил больше пива с друзьями, вечерами просиживал он около своего слухового окна, ожидая, когда волшебный луч оживит волшебную девушку… И она появлялась ему на миг, появлялась и исчезала… И была она его тайной до самой глубокой старости, когда стал он прославлен и знаменит. И все он ждал, что сойдет она когда-нибудь к нему с полотна, все ждал…

— Не надо было мне это рассказывать, — сказала она, опустив голову.

— Вы не любите березки?

— Напротив. Я люблю березки и ненавижу асфальтовые шоссе. Презираю рельсы, топоры и пилы. Я бы жила… Как это сказать… Жила бы в вигваме среди тайги, ходила бы молиться в скит, слушала бы, как журчат ручьи, и даже не срывала бы цветов…

— В тайге много мошкары. Не представляю вас в наряде раскольницы. Вы — и вдруг кокошник на голове!..

— Меня зовут Леной. Дедушка любил, когда я надевала русский сарафан. Он называл меня боярышней. Я хотела бы… и я могла бы быть такой, как боярыня Морозова. Но я никогда не видела картины Сурикова.

— Почему же? — удивился Буров.

— В Москве не была, — просто ответила она.

— Значит, так бы и держали вверх два пальца, отправляясь на казнь?

— Да. В розвальнях.

Он задумался:

— А ведь есть другие примеры силы русских женщин.

— Я же сказала, дедушка звал меня боярышней. Ну, теперь мы познакомились. Я знаю, какой вы…

— А я знаю, кто вы. Вы — березка… Надо только суметь в вас заглянуть.

— Попробуйте, — дерзко сказала она, смотря снизу вверх в его лицо.

Видимо, он совсем неправильно понял ее, может быть, хотел наказать за дерзость. Никогда впоследствии он не мог объяснить своего поступка, но схватил ее за плечи, притянул к себе и поцеловал, как ему казалось, в призывно открытые губы.

Она вывернулась и ударила его звонко по лицу, а в следующую секунду он почувствовал нестерпимую боль, согнулся пополам, сдержав стон.

Да, она применила болевой прием, наверное из джиу-джитсу, о котором ему приходилось только слышать… И вот он, слабый, поверженный, ухватился за поручни, почти повис на них, а она, не удостоив его взглядом, прямая, как деревце, пошла прочь.

Буров едва пришел в себя, пристыженный и оскорбленный. Вытирая холодный пот со лба, он поплелся вдоль реллингов, страшась встретиться с кем-нибудь. Тяжело дыша, он все же остановился около иллюминатора кают-компании, осторожно заглянул в него.

Окруженная молодыми людьми, Шаховская шутила там и смеялась, сидя за роялем.

Ему стало до отвращения плохо. И не только от физической боли… Как он мог дойти до этого, так говорить, так поступать с незнакомой женщиной, даже не зная кто она!..

Крадучись, он пробрался в свою одноместную каюту и бросился на койку. Будь у него коньяк, он напился бы до бесчувствия. Но пойти в буфет он не решался…