Лазоревый грех

— Этот loup оказался на удивление силен. Но он — не мой подвластный зверь, и его не тянет к мертвым, а ты, ma petite, такова, да, именно такова. — Ее сила залила меня, но не жаром жажды крови, а холодом, холодом могилы. Как только ее энергия меня коснулась, вспыхнула моя собственная сила, та часть моей личности, что поднимает мертвых. Она разгоралась во мне, будто холодная энергия Белль оказалась каким-то горючим для моего холодного огня. — Ты моя, ma petite, моя в таких смыслах, которые этот loup даже представить себе не может. Его связь с мертвыми случайна, а твоя предопределена судьбой с момента твоего рождения.

Ее сила была силой могилы, силой самой смерти, но и моя была такова же. Она хотела подчеркнуть свои слова, но пробудила во мне некроманта, а сама она — всего лишь разновидность мертвеца. С мертвецами я управляться умею.

Я сделала вдох, черпая собственную магию, готовясь метнуть в нее. Я это уже делала. Но ее холод вдруг сменился жаром, не успела я еще закончить вдох. Жажда крови смыла мою магию, утопила в потоке голода.

И ее голос закапал мне на кожу как теплый мед, будто темная сила ее глаз разливалась по ней.

— Сила могилы подвластна тебе, но не сила желания. Желание, во всех его формах, подвластно мне.

Если бы я могла вдохнуть, я бы завопила, но воздуха не было, и зрение исчезло на миг полного головокружения. Я тонула в звуках, в крови, бьющейся в моем теле, сердце влажно колотилось, пульс как второе сердце бился в разных местах. Я слышала, я ощущала.

Я ощущала грудь Калеба у себя под пальцами, ощущала шероховатость волос на краях его сосков и, наконец, сами соски, набухшие и затвердевшие под моими пальцами. Металлические гантельки, пронзавшие их, отвлекали меня. Я хотела закрутить соски между пальцами, а металл не давал этого сделать. Как зубочистка, воткнутая в сандвич, они торчали на дороге. Был момент, когда Белль готова была их вырвать, и эта мысль была настолько не моей, что я смогла отползти обратно в собственное сознание, хоть немного.

Когда у меня в глазах прояснилось, Калеб смотрел перед собой, не видя, полуоткрыв губы. Это было так, будто сама Белль его коснулась, а ее прикосновение распространяет похоть, вожделение всякого рода.

Я вернулась в собственную голову и в собственную кожу, но желание Белль осталось во мне, и я не могла его вытолкнуть. Она была права: жажда крови — это не смерть.

Я рванула руки из-под рубашки Калеба. Пуговицы отлетели, обнажился торс. Когда я каналировала жажду крови Жан-Клода, она почти всегда была направлена к шее, запястью, сгибу руки, иногда внутренности паха, к самым нормальным большим артериям и венам, но Белль не смотрела ни высоко, ни низко. Она глазела на грудь Калеба, будто это был первоклассный бифштекс, зажаренный как раз как надо.

Моя собственная логика попыталась спорить. Есть другие места, где больше крови и ближе к поверхности. Само удивление от того, что Белль не обратилась к более обычным местам, помогло мне ее оттолкнуть.

Хрипло прозвучал голос Калеба:

— Почему ты остановилась?

— Я не думаю, что ей секса хочется, — прозвучал спокойный голос Натэниела.

Я повернулась на его голос. Если бы мной двигал ardeur, этого было бы достаточно, чтобы я поползла к нему. Но Натэниел был прав: дело было не в сексе, а в пище, а Натэниел пищей не был. Отсюда следует, что Калеб был? Не слишком приятная мысль.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Калеб.

Я глядела на его голую грудь, на юное, еще не созревшее лицо. Он явно недоумевал. Я сказала вслух, хотя не обращалась ни к кому из сидящих в машине:

— Он не понимает.

— Очень скоро поймет, — шепнула Белль.

— Кажется, твой выход на поле, — прозвучал голос Джейсона с переднего сиденья.

— Что? — спросил Калеб.

— Тебя пожуют малость, — объяснил Джейсон.

Сочетание моей моральной дилеммы и того, что Белль хотела взять кровь из необычного места, такого, которое мне казалось бессмысленным, помогло мне выплыть на поверхность. Я опустилась на колени, чуть отделившись от тела Калеба.

— Нет, — сказала я вслух, и никто из ребят мне не ответил — будто до них дошло, что я не обращаюсь ни к кому из них.

Голос Белль у меня в голове:

— Я пока что обращалась с тобой нежно, ma petite.

— Я не твоя ma petite, и перестань на фиг меня так называть.

— Если ты не принимаешь моей доброты, я перестану тебе ее предлагать.

— Если это у тебя доброта, то не хотелось бы мне видеть...

Я не закончила фразу, потому что Белль показала мне, что действительно была до сих пор добра.

Она не подчинила меня, она врезалась в меня оглушительным, перехватывающим дыхание ударом силы. На миг — или на вечность — я повисла в пустоте. Не стало ни джипа, ни Калеба, я ничего не видела, не ощущала, меня не было. Не было ни света, ни тьмы, ни верха, ни низа. Я испытывала близкую смерть, мне случалось терять сознание, отключаться, но в тот момент, когда Белль меня пронзила, я была ближе всего к ничто за всю свою жизнь.

В это ничто, в эту пустоту упал голос Белль: