Лазарев. И Антарктида, и Наварин

— В столице море Балтийское рядом плещет волнами, а нынче поклонимся в последний раз земле Владимирской.

Гардемарины

После кончины Петра Великого российским престолом, с короткими перерывами, почти на семьдесят лет завладели женщины. Екатерина II была последней правительницей. Ее предшественница, Елизавета, одной из первых заметила пристрастие малолетнего цесаревича Павла к морским «утехам» с корабликами. А мать, Екатерина II, заняв престол, пожаловала восьмилетнего сына «генерал-адмиралом», а потом назначила президентом Адмиралтейств-коллегии.

— Мы ревностно печемся о цветущем состоянии флота, — поясняла она наставнику сына вице-президенту Адмиралтейств-коллегии графу Ивану Чернышеву, — знаем о пользе его государственной и желаем подражать во всем блаженной и бессмертной памяти деда, императора Петра Великого.

Чернышев не понаслышке знал, что «флот создается морем и на море, а не указами и канцеляриями», и внушал это цесаревичу постоянно. Однако мать не подпускала его к кораблям, иногда лишь брала с собой при редких визитах в Кронштадт и Ревель.

Просился Павел в Архипелагскую экспедицию с адмиралом Спиридовым. Екатерина грубо одернула взрослого сына прилюдно, на заседании Адмиралтейств-коллегии:

— Известна нам непригодность ваша к долгому плаванию в море.

Подружился Павел с адмиралом Иваном Голенищевым-Кутузовым, директором Морского кадетского корпуса.

— Его высочество принимает живое участие во всем, касающемся Морского корпуса, — докладывал он Чернышеву, — навещает корпус без моего ведома, добирается из Гатчины в Кронштадт и в слякоть, и в метель.

Граф радовался за своего воспитанника.

— Сие похвально весьма, к пользе государственной послужит в свое время.

Голенищев между тем продолжал:

— Посещения эти не ради праздного любопытства. Цесаревич бывает на всех занятиях в классах. Преподавателей жалует, особенно любопытен к морской тактике и корабельной архитектуре.

Директор корпуса вспомнил еще что-то и добавил:

— Обратился недавно худородный помещик об определении сына в корпус. Вакансий нынче нет, вы сами знаете. Так их высочество как-то прознали и повелели за счет его личного жалования зачислить в корпус того дворянского сына.

Оказавшись однажды за границей, Павел присматривался к судостроению в Триесте и Венеции, произвел в Ливорно смотр эскадре контр-адмирала Сухотина.

Став императором, начал укреплять флот, строить новые современные корабли. Вскоре выходит «Устав военного флота», не менявшийся со времен Петра Великого. Эскадра Ушакова одержала победы над французами в Средиземном море.[5]

Увы, лишь к флоту была проявлена малая толика благожелательности новым императором…

Властолюбивая матушка не уступила ему трон по закону в день совершеннолетия. Незримая пелена десятилетиями сдерживала кипение его страстей. И они взорвались в одночасье. «И боярин в неволе у прихотей своих» частенько миловал виновных, судил безвинных.

Попало и Державину. Завистники нашептали Павлу, и тот назначил поэта из сенаторов в канцеляристы. Державин на приеме попросил Павла разъяснить его обязанности по новой службе. Павел вспыхнул, глаза его как молнии засверкали, и он, отворя двери, во весь голос закричал:

— Слушайте — он почитает в Сенате себя лишним. — Царь повернулся к Державину: — Поди назад в Сенат и сиди там у меня смирно, а не то я тебя проучу!

Державина как громом поразило. Однако он не сробел. Вышел в приемную и во всеуслышание сказал:

— Ждите, будет от этого царя толк.

Постепенно Павел понял свою неправоту, назначил Державина президентом Коммерц-коллегии, потом надел на него орденскую ленту и разрыдался.

Не обремененный службой, Гаврила Романович часто бывал в доме Лазаревых, которые поселились неподалеку от стрелки Васильевского острова, где сооружалось здание Биржи. Он откровенно делился мыслями с Петром Гавриловичем, любил пошалить с ребятами, особенно с самой маленькой, Верой. В один из светлых июньских вечеров беседа затянулась. Алексей и Вера уже спали, а Андрей и Миша все еще не вернулись с вечерней прогулки.

— Как только переехали, мои пострелы старшие умчались на набережную, — жаловался Петр Гаврилович. — И теперь про еду порой забывают, носятся по прошпектам, а особенно вдоль набережных.

— Что так? — Державин улыбнулся.

— Все манят их парусники. Вон они, — Лазарев кивнул на окно, — заполнили всю набережную, почитай, до Девятой линии все забито бригами да шхунами.

За дверью раздалась возня. Лазарев распахнул ее. Старшие братья, оживленно и весело переговариваясь, ворвались в комнату, но, увидев гостя, совершенно притихли и, поклонившись, остановились посреди комнаты. Перепачканные смолою штаны говорили о многом.

— В который раз опаздываете, небось опять на судно какое забрались?

Миша кивнул головой.

Отец недовольно пробурчал что-то и отослал ребят к гувернеру.