И так он шел, ведя голую девочку в поводу, и мечтал. У него было достаточно ума, чтобы понимать то, что это сделало — не личность. Но он-то был личностью. И он персонифицировал То, что Это сделало — в Лицо. И он плевал в него, он бил его ногами, он стрелял в него из пулемета, он грыз его. Но это было — его лицо.
«Таргес», — говорил он, волоча ноги в черной пыли, — «Я прощаю им все. Их подлость, их глупость, их жестокость. Я прощаю им то, что они плевали в меня, они стреляли в меня, они били меня, когда я спал. Потому, что они — это я. Я никогда не прощу тех, кто поднял руку на нас. Я никогда не прощу и пусть я буду гореть в огне всю вечность — я буду орать, но все равно не прощу. Да, я понимаю — Армагеддон. Да, я понимаю — кто-то кого-то за что-то наказывает. Но я — против, даже если я и не прав. Я все равно против тех, кто наказывает белочек. Я — грязь, я стою в грязи и говорю, издыхая в грязи — я против!»
В какой-то день они сидели на обгорелой поляне какого-то леса. Он с удовольствием наблюдал за девочкой — это был единственный объект, на который было приятно смотреть. Она разрывала белыми зубами поджаренную ворону, ворона уже слегка пованивала, ну и что? А что здесь не подванивало?
Вдруг с неба спустился дискообразный аппарат. Аппарат весьма напоминал летающую тарелку, но, приземляясь, поднял кучу пыли и внушительно гудел. Из него вышли трое людей в армейском камуфляже и, потоптавшись возле двух черных фигур, сказали, — «Пойдем».
Глава 17