Латинист и его женщины

Экстрасенс ответил: постарайся не жить с нею рядом, а куда-нибудь переехать, а если пока не можешь или не хочешь, то вот тебе мой наказ: мысль — штука материальная, и ты, в случаях опасной близости с соседкой, воображай всякий раз, что между вами находится двустороннее зеркало и что все её лучи, обжигающие и вредные для твоего здоровья, отражаются от этого зеркала и на неё же и возвращаются. А все твои собственные лучи возвращаются к тебе и понапрасну не расходуются.

Про то, что моей Зинаиде постоянно снятся сны с участием ледяной стены, которая то и дело вырастает между нами и которая чем-то похожа на зеркало, я промолчал. Не стал развивать этой темы. Мне тогда показалось, что всё это — полная чушь, но всё-таки нечто рациональное я как бы почувствовал. В той или иной форме подобные мысли уже приходили мне в голову и раньше. Я и прежде подозревал: находясь рядом с Зинаидой, я каким-то образом ощутимо расходую себя. Иногда просто опустошаюсь.

Глава 8. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПОЭЗИИ

1

И ещё один гость был у меня.

Я с ним познакомился так: услышал однажды, как по радио, из Москвы, некто, судя по голосу, человек преклонного возраста, читал свои стихи — этакие пророческие, апокалиптические, с выходом на какие-то грандиозные рубежи. Поражённый необычною смесью нахальства, гениальности и детской наивности автора стихов, я тотчас же включил запись и кое-что увековечил на своей кассете. А потом, после передачи, я долго крутил туда-сюда эти его стихи на магнитофоне и диву давался: вроде бы — и безумие, но вроде бы как — и что-то в них есть:

Не шизофреник я, и не герой,
и не мессия;
пророком быть — занятье тоже
не по мне…
Но тёмных мыслей рой
свербит меня: моя Россия,
о боже!
она — в дерьме!

Отрезки времени мы вряд ли вымерим
без спора.
Но знаю я: мы вымрем
и довольно скоро.

Наш русский дух —
не так уж и велик.
Его чужие ветры выветрят,
они, как тополиный пух,
крутящийся в пыли,
развеют наш язык.
И кто-то каждый след наш щёлоком и тряпкой вытрет,
чтобы стереть с лица Земли —
России лик.

Кричу я: «Русь!
Во сне хотя бы заметайся!»
Но — тщетно!..
Ну и пусть…
Россия спит, Россия, сонно
ждёт,
когда с Востока многомиллионно
двинется китайцев
сонмо,
а НАТО с Запада попрёт…

В последний раз,
Россия ощетинится штыками грозно.
Но грянет предназначенный ей час,
и будет — поздно!

Некоторые мысли автора стихов, высказанные в прозе, — тоже записались. А кроме того, и его координаты: город Москва, такой-то адрес; можете писать, можете заходить, а можете и звонить; живу я в многосемейной коммунальной квартире, спросите, если кто другой поднимет трубку, и меня соседи всегда позовут.

2

Ясное дело, что я позвонил. Разговорился. Насчёт нашествия натовцев и китайцев — согласен. Надо ждать и надо готовиться встретить достойно дорогих гостей. Но вот насчёт того, что мы обречены — решительно не согласен!.. Старый поэт предложил мне приехать к нему в гости, а я ему — встречное предложение: мол, Москву я вашу терпеть не могу — пакостный город! А вот вы сами и приезжайте ко мне в Ростов.

И он так и сделал — приехал ко мне.

3

Встретил я его на вокзале: видный из себя мужчина — могучего телосложения, бородатый, с задумчивыми голубыми льдинками глаз под хмурыми, мохнатыми бровями. Одет, правда, как-то странновато — какие-то затрапезные джинсики, кроссовочки, какая-то задрипанная курточка и совсем уже придурковатая спортивная шапчонка с бубенчиком — дело было зимой. Поймав мой оценивающий взгляд, старик пояснил: это мне мои друзья недавно пожертвовали кое-что из шмоток, вот я и ношу. Я тут же постарался сгладить неловкость: мол, эта зима в Ростове была самая холодная за весь двадцатый век; иногда переваливало далеко за двадцать градусов, и я, мол, беспокоюсь, не замёрзнете ли вы, понадеявшись на наш юг. На что старик ответил: а я не боюсь холода; в былые времена я изъездил вдоль и поперёк и Якутию, и Магаданию.

Погуляли по городу, в котором мой гость не был вот уже лет тридцать.

— Это улица Энгельса, — бормотал он. — Помню, помню…

— Теперь уже не Энгельса, а Большая Садовая, — поправил я его. — Вернули дореволюционное название.

— Правильно, правильно. А где ж у вас Малосадовая?

— А нету. До революции была, а теперь называется улица Суворова — жалко стало переименовывать, вот и оставили, как есть.

— Тоже верно. Суворов великий человек был, надо же память какую-то по нему оставить.