Ластики

И все же этот печальный город не нагоняет скуку: благодаря сложной системе каналов и резервуаров он сообщается с морем, находящимся менее чем в шести километрах к северу, вбирает в себя запах водорослей, чаек и даже принимает малотоннажные суда, каботажники, баржи, небольшие буксиры, для которых построена вереница мостов и шлюзов. Эта вода, это движение освежают сознание. Из порта, поверх складов и доков, доносится рев пароходных сирен: в час прилива они приносят с собой пространство, искушают и утешают возможным.

Народ здесь основательный, поэтому дальше искушения дело не идет: возможное так и остается возможным, сирены с давних пор взывают без всякой надежды.

Экипажи судов набирают за границей; здешние жители предпочитают заниматься торговлей на суше, самые отважные из них удаляются от берега не более чем на тридцать миль, отправляясь на лов сельди. Остальные довольствуются тем, что прислушиваются к ходу кораблей и вычисляют, сколько на них тонн груза. Они даже не ходят смотреть на суда: это слишком далеко. Маршрут их воскресной прогулки ограничен Бульварным кольцом: выйдя к бульвару по проспекту Кристиана-Шарля, они идут вдоль канала – как правило, до «Новой молочной» или до моста Гутенберга, не дальше.

Дальше к югу по воскресеньям не встретишь, можно сказать, никого, кроме местных жителей. А в будни тишину там нарушает лишь армия велосипедистов, едущих на работу.

В семь утра рабочие уже проехали; бульвар почти безлюден.

На берегу канала, у разводного моста, которым завершается улица Землемеров, стоят двое. Мост только что развели, чтобы пропустить рыболовный траулер; человек, стоящий у разводного механизма, готовится вернуть мост на место.

Другой, по-видимому, ждет завершения этого маневра, однако, похоже, не торопится: при желании он мог бы перейти на другую сторону по маленькому мостику в ста метрах правее. Это невысокий мужчина в длинном, уже не новом зеленоватом плаще и поношенной фетровой шляпе. Повернувшись спиной к человеку у разводного механизма, не обращая внимания на траулер, он стоит, опираясь на тонкие стальные перила, заменяющие парапет у входа на мост. Он неотрывно смотрит на маслянистую воду канала у своих ног.

Мужчину зовут Гаринати. Это он недавно заходил в кафе «Союзники» и спрашивал Уоллеса, которого там уже не было. И он же – вчерашний убийца-неудачник, нанесший легкое ранение Даниэлю Дюпону. В угловом особнячке за оградой, который сейчас у него за спиной, живет его жертва.

Решетчатая ограда, живая изгородь, посыпанная гравием дорожка, идущая вокруг дома… Ему не надо оборачиваться, чтобы увидеть все это. Среднее окно во втором этаже – окно кабинета. Все это он знает на память: изучал целую неделю. Правда, без толку.

Как обычно, Бона был превосходно информирован, Гаринати оставалось лишь в точности выполнить полученные указания. Вернее, не выполнить, ведь по его вине все сорвалось: получив, по-видимому, легкую царапину, Дюпон скоро вернется домой, за изгородь, и снова погрузится в свои досье и картотеку, в окружении зеленых переплетов из телячьей кожи.

Кнопка электрического звонка у двери, фарфоровая кнопка с металлическим козырьком. Бона сказал, надо выключить свет, а он не выключил, вот все и сорвалось… Ничтожный просчет… Но так ли? Да, в коридоре свет остался; но если бы в комнате была полная темнота, Дюпон, возможно, побольше приоткрыл бы дверь, чтобы повернуть выключатель. Возможно? Кто знает? Или он так и сделал? И ничтожного просчета оказалось достаточно. Возможно.

Гаринати никогда раньше не переступал порог этого дома, но указания Бона были настолько точны, что он мог отправиться туда с закрытыми глазами. Без пяти минут семь он спокойно прошел по улице Землемеров. Вокруг – ни души. Он толкнул садовую калитку.

Бона говорил: «Сигнализация работать не будет». Это была правда. Звонок молчал. Хотя утром того же дня, проходя мимо («Незачем все время бродить вокруг»), он тихонько приоткрыл калитку, чтобы проверить, и услышал звонок. Очевидно, провод перерезали после полудня.

Он уже совершил ошибку, попробовав открыть калитку утром: когда вечером он вошел в сад, то на мгновение ощутил страх. Но тишина его успокоила. Да и заколебался ли он на самом деле?

Он осторожно закрыл за собой калитку, но не задвинул засов и стал обходить дом справа, по газону, чтобы гравий не шуршал под ногами. В темноте дорожку легко различить, она кажется более светлой, чем клумбы по ее сторонам и подстриженные верхушки живой изгороди.

Окно кабинета, среднее окно во втором этаже, со стороны канала, ярко освещено. Дюпон еще сидит за столом. Все так, как предвидел Бона.

Прислонившись к стене сторожки, в глубине сада, Гаринати ждет, не сводя глаз с окна. Через несколько минут яркий свет сменяется более слабым: Дюпон выключил мощную настольную лампу, оставив гореть только один из рожков люстры. Семь часов: он спускается на ужин.

Площадка второго этажа, лестница, прихожая.